В большом зале моментально сгустилась духота, император ее физически ощутил — тяжелая и гнетущая. На него устремились десятки глаз, растерянных, непонимающих.
В такие моменты особенно остро чувствовалось ощущение общей сопричастности в делах, и Петр мысленно усмехнулся, понимая, что подготовленная провокация удалась как нельзя лучше.
— Государь, — общее молчание нарушил Потемкин, осторожно подбирающий слова, — если я вас правильно понял, то вы не хотите брать долю в испанском наследии?
— Вы меня абсолютно неправильно поняли, Григорий Александрович! Я хочу прирастить нашу страну новыми владениями, но я не желаю расплачиваться за это русским золотом.
— Воевать, что ли? — среди общего молчания раздался голос старого генерала Измайлова — беспредельно верный, но немного туповатый от дряхлости, он всегда рубил правду-матку в глаза и сейчас выразил всеобщее мнение — как можно что-то приобрести, не платя за это.
Генералы, как и налоговые фискалы, знали лишь один способ — отобрать силой!
— Вы в своем уме, генерал? Как мы можем воевать с собственными союзниками, в коих сами нуждаемся? Вы забыли, кто у цесаревича жена и кто мои внуки?!
Недоумение присутствующих возросло еще больше, только министр иностранных дел, хитрющий хохол Безбородько, полноватый, с повадками сытого кота, загадочно улыбался.
— Александр Андреевич, объясните товарищу генералу, в чем тут дело и каковы будут результаты!
Все взоры скрестились на главе ведомства по внешней политике. Но тот, как лучший артист Императорского театра, выдержал мучительную паузу, протомив всех в ожидании, и заговорил глухим баском, в котором — о чудо из дивных чудес — на этот раз совершенно не присутствовали малороссийские словечки.
— За землицу можно и денежками рассчитаться, но оно нам надо? Вот я видел, как в Киеве початками торговали, и с гнильцой-то они были, но все взяли. Вот так и мы. Испанцы сейчас воюют, на заморских землях у них маятно, революционеры там объявились, независимости требуют. Вот Годой-то от лишней землицы и отказывается, населения-то там нет совсем, как пустые владения в руках удержишь?
Обычная, пространственная речь Безбородько, как всегда, привлекла к себе внимание. Все напряженно его слушали, зная, что за словесными кружевами последует разящий удар откровения: за внешней простотой малоросса, на чем уже неоднократно обжигались иностранные дипломаты, скрываются отточенный ум и невероятное византийское коварство.
Ямайка
— Ты, главное, не дергайся, мы их сейчас теплыми возьмем! Да не суетись ты, сами все сделают, как надо!
Горячее дыхание Алехана опалило ухо, и Николай замер, видя как черные тени «ближников», беззвучно ступая, прокрались на территорию усадьбы английского губернатора…
— А теперь пошли, сынок, там началось веселье!
Николай рванулся, не в силах сдержать нетерпение, но железная рука Алехана остановила его порыв.
— Куда прешь поперек батьки в пекло? Они без нас управятся, мы только шума понаделаем! А тут надо тихо, ножичками, мать их, ножичками, чтоб ни одна тварь не ушла!
Николай кивнул и уже медленнее пошел к приоткрытой калитке, стараясь беззвучно ступать на каменистую дорожку, освещенную печальной луною.
Сразу в проеме он наступил на лежащее тело, немного в стороне, прислонившись к стене, сидел другой английский солдат — оба были заколоты. Далее Николай наткнулся на тела двух собак: четвероногие сторожа разделили участь своих хозяев.
«Ничего себе, умельцы у тестюшки! Не то что люди, ни одна псина не тявкнула, всех тихо порешили!»
Николай Петрович долго служил в американских стрелках и видел, как солдаты умеют скрадывать противника, находиться в засадах, тихо идти по лесу, распутывая следы. Но то, что сейчас увидел, было непостижимо. Стояла густая могильная тишина. Единственный звук, который он слышал, — бешеный перестук собственного сердца.
В двухэтажном здании усадьбы, похожем на дворец, царил мрак и осязаемый запах смерти. Николай боялся даже приглядываться по сторонам, но понимал, что «ближники» Алехана будут в точности выполнять безжалостный приказ наместника — все англичане в доме, невзирая на возраст и пол, обречены на заклание.
— Не ходи туда, ваше величество, к чему на смерть смотреть?!
Николая Петровича остановил тихий голос, когда он собрался открыть дверь комнаты.
— Где мои? — задал он вопрос в темноту.
— Казаки за ключами пошли, в подвале держат ее величество и наследника. Дверь туда заперта, но мы сейчас ее вскроем без шума, пойдемте, государь. Там они!
Сильная рука подхватила Николая под локоть и повела по коридору. Затем неожиданно стало шумно, послышались голоса, а откуда-то снизу пошли блики желтого света.
Николай, уже не сдерживаясь, кинулся по лестнице, рискуя споткнуться и разбить голову. В два прыжка преодолев пролет, он вихрем ворвался в освещенную факелами комнату и тут же услышал два родных голоса, самозабвенно кричащих:
— Папа…
— Деда!
Посреди комнаты стоял Алехан, прижимавший двумя руками к своей могучей груди дочь и внука. В дрожащем свете факела Николай увидел, как по изуродованному лицу богатыря текут слезы…
Калькутта
— Полковник Пирс, помощник коменданта!
— Генерал-майор Бонапартов, у меня ультиматум к командующему генералу Брэду!
Наполеон протянул запечатанный конверт английскому офицеру, но тот, к его искреннему удивлению, сразу вскрыл, вытащив одинокий белый листок бумаги.
— Ваш фельдмаршал, как всегда, образец лаконичности, генерал! — Полковник растерянно смотрел на шесть слов, написанных мелким небрежным почерком. — Я единственный в Калькутте, кто изучал русский язык, но, к сожалению, не могу понять, что здесь написано. У вас нет английского перевода текста?
— К сожалению, полковник! — Бонапарт пожал плечами. — Но могу прочитать, что написал фельдмаршал — «Час — воля, выстрел — неволя, штурм — смерть!»
Англичанин задумчиво поморщил лоб, еще раз впился глазами в бумагу, пожевал губами, словно пробуя на вкус слова, и поднял ясные глаза на русского генерала.
— Третье условие мне понятно — если вы пойдете на штурм, то всех нас перебьете. Так, генерал?
— Не совсем, полковник, мы не будем принимать капитуляцию гарнизона. А милосердие зависит от солдат, но сами понимаете…
— Да, да, конечно! — Англичанин равнодушно пожал плечами.
Все, кто хоть один раз штурмовал вражеские крепости, прекрасно понимали, что разъяренные солдаты, взбешенные потерями, никогда и никого не щадят. Недаром сложилась традиция — на три дня отдавать захваченные города на разграбление.
— А что есть такое «воля»? Я не понимаю смысл этого слова.
— Воля? — Наполеон на секунду задумался, в английском языке действительно не было такого слова, и потому он мучительно подыскивал подходящий синоним. — Воля есть свобода. Если вы поднимете белый флаг, то можете отправляться куда хотите, но только со знаменами и ружьями. Пушки и имущество есть наша добыча! Если вы этого решения не примете, то мы будем штурмовать крепость.
— Но тогда позвольте, генерал, но что такое «неволя»?
— Как только мы начнем стрелять из наших пушек, вы быстро оцените их мощь и успеете до штурма капитулировать! — терпеливо пояснил Бонапарт и с нескрываемым злорадством добавил: — Вы можете успеть капитулировать до приступа! Но тогда солдат и офицеров ждет плен, и никаких вам знамен, ружей и прочих привилегий, что полагаются при почетной сдаче.
— Наша крепость выдержит любую осаду!
— Полноте, полковник, я перетопил корабли вашего адмирала Нельсона в Дарданеллах. Они, думаю, оказали куда большее сопротивление, чем это убожество, которое вы называете крепостью! Вы же ее строили против туземцев, которые не имеют пушек, она не выдержит правильной осады. Хайдарабад простоял всего день, мы развалили все стены и начисто истребили гарнизон. То же самое проделаем завтра и с Калькуттой!
Наполеон издевательски поклонился полковнику Пирсу, у того, несмотря на привитую английскую невозмутимость, заходили желваки на скулах.
Участь Хайдарабада, где была беспощадно вырезана лучшая половина британской колониальной армии, произвела на английских офицеров неизгладимое впечатление.
— Да, кстати, — Наполеон кивнул на прощание, — первыми на штурм пойдут майсуры, они давно жаждут свести с вами счеты! За ними — наши казаки. Теперь, надеюсь, вы представляете, что ожидает вас и ваши семьи?! Так что в ваших интересах не доводить дело до крайности. Честь имею!
Стокгольм
— Мама, неужели это та самая шпага?
Юный король с восхищением провел пальцами по серебристой стали клинка, не в силах оторваться от оружия.