class="p1">Эта жизнь бродячего лабуха подбрасывала новые сюжеты. Как-то утром Чиж возвращался с очередной свадьбы, а в школе напротив их дома отмечали «последний звонок». «И они вытащили на сцену аппаратуру, — рассказывал он, — типа школьный ансамбль. Я сел на кухне, налил пива и написал минут за пять песню — там ни одной рифмы нет. Вспомнил, как мне приписывали роман с учительницей географии. Мы оба были молодыми, и все старые педагоги шептались: учитель музыки с “географичкой” трахаются после занятий — ну скучно же им, вот и придумывали. Я написал “Вечную молодость” как шутку и тогда представить не мог, что она когда-нибудь станет шлягером».
Самая пронзительная песня того периода, «Такие дела», была написана, когда Ольга лежала в роддоме на сохранении, и Чиж решил ее навестить.
— Я шел и напевал: «Такие дела, брат, любовь!..» Текст я дописывал прямо в роддоме. Сидел на лавочке и судорожно дописывал последние строчки — что-то зачеркивал, вставлял. Ольга прочитала и говорит: «На тебя обидится куча людей».
Больше всего Чижу не хотелось, чтобы новую песню, своего рода эпитафию советскому андеграунду, ассоциировали с «Разными людьми».
— Там есть такие строчки: «Стал делать деньги вчерашний бунтарь и вчерашний борец, / В его уютной квартире есть газ, телефон и вода». И я уже предчувствовал реакцию. Я уже знал, что, когда я приду на очередную репетицию и скажу: «Пацаны, я написал песню», — мне скажут: «Ну давай попробуем». И когда я начну петь, я точно знал, кто от меня отвернется. Так оно и вышло. Паша Михайленко тогда удачно шел по бизнесу: холодильники, семечки, вязаные носки. И он сказал, посвистывая: «Ну, да... хорошая песня... Чего, будем делать, да?» — «Ну, коли песня написана, давайте сделаем». И вот это чувство вины не покидает меня до сих пор. Я ведь никого конкретно не имел в виду! Самое интересное, что, когда сейчас я ее пою, я примеряю эти строчки к себе и от этого на сцене просто хохочу. У меня ведь теперь тоже есть «газ, телефон и вода». Но я-то имел в виду другое...
— Многие принимали «Такие дела» на свой счет и обижались, — говорит Чернецкий. — Дошло до того, что Чиж стал предварять ее словами: «Эта песня ни к кому из моих знакомых не относится!»
Блюз: «Белые» начинают и выигрывают
Блюз — это двойная пентатоника: это мажор и минор «в одном флаконе».
Объяснение выпускника консерватории
Играть блюз труднее, чем многие думают. Это очень глубокая музыка, и, чем больше я узнаю о ней, тем больше понимаю, насколько она глубока и сколько мне еще учиться. Такое за ночь не приходит. У великих блюзменов вы услышите всю их жизнь в их музыке — не просто ноты на гитаре или губной гармонике. Вы слышите их жизненный опыт. И если вы не прошли через какие-то трудные обстоятельства — я не думаю, что вы можете просто взять гитару и заиграть блюз. Я думаю, для этого требуется очень многое, и жизненный опыт — обязательно.
Из журнального интервью Гэри Мура
Симпатичной приметой Харькова были места, где традиционно собирались люди из рок-общины. Самым популярным считалась кофейня «Сквозняк» на Сумской. Она славилась отменным кофе по-восточному и расположенным рядом фонтаном, где любили плескаться в жару.
Как и в питерском «Сайгоне», на «Сквозняке» всегда можно было встретить знакомые лица. Сюда приносили новые записи, инструменты и сплетни. Здесь, в центре города, назначались все «стрелки».
Именно на «Сквозняке» Чижа познакомили с Александром Долговым. Этот молодой бородач имел репутацию «лучшего блюзмена в дельте Лопани и Харькова» (у слияния этих рек когда-то возник город). Его группа «Дождь», созданная в 1985 году, лихо обыгрывала ритм-энд-блюзовые стандарты вроде «Johnny B Goode» Чака Берри, а сам Долгов как блюзовый гитарист приобрел такую высокую квалификацию, что это даже изумляло — в СССР корневой блюз никогда не был особенно популярен. Вдобавок «вечнозеленые гимны Дельты» стали для Долгова целой жизненной философией: «Блюз — музыка добрая, она вне политики, она для всех. Блюз живет в каждом человеке, как Бог».
Чем был тогда блюз для Чижа? Всего-навсего стилем музыки, близким к джазу, который он любил за его бесконечные импровизации. Конечно, краем уха он слышал Мадди Уотерса и был впечатлен манерой его игры («Корявое очарование неправильного, — заметил критик, — сквозит там в каждой ноте»), но не более того.
После ритуальной чашки кофе Долгов пригласил на свою «точку». Здесь Чиж впервые (!) увидел технику игры слайдом[79]. Причем это был настоящий bottleneck, горлышко от бутылки из-под виски, которое Долгов собственноручно «отпилил» суровой ниткой.
Мастерство Долгова-блюзмена раззадорило Чижа. Он снова увлекся гитарой. К этому дополнительно подталкивала болезнь Чернецкого. Когда тот лечился, Чиж исполнял свои песни. Но петь в микрофон, одновременно аккомпанируя на клавишных, было достаточно сложно. К тому же его замучил громоздкий синтезатор, который приходилось всюду таскать за собой. В конце концов Чиж взял в руки гитару и начал усердно «щипать струны», поскольку раньше он крайне редко играл сольные партии.
Этим занятиям помогала окрепшая «материальная база». Во-первых, у Чижа появилась первая в его жизни собственная гитара — болгарская акустическая «Кремона», подаренная Климом (до этого, чтобы не растерять навыки, Чиж егозил пальцами, как по грифу, по запястью правой руки). Во-вторых, у него теперь был собственный магнитофон.
— Какое-то время я «сидел» на Нопфлере, — говорит Чиж. — Тогда это была новая манера — неожиданно, здорово, вкусно. И его пальцевая техника[80] была замечательна. Но Нопфлер во мне не задержался, хотя и наложил свой отпечаток. И так случилось, что меня привлек блюз. К блюзу, видимо, я пришел через Клэптона. Мне всегда хотелось что-то «снять» у него, но я не был готов к этому в плане техники. А тут вдруг и пальцы начали бегать, и я стал более свободным и раскованным...
Копировать Клэптона было непросто. Если в «металле», который играл раньше Чиж, главной доблестью гитариста считалась «скорострельность», то в блюзе — чувство ритма, эмоциональная и точная игра (недаром журнал «Melody Maker» утверждал, что «каждая нота Клэптона стоит тысячи у Black Sabbath»).
Коллеги-гитаристы дали Клэптону прозвище «Slowhand», «Медленная рука». Помимо узко профессионального смысла (особо ценимого блюзменами умения продлевать кончиками пальцев звучание струн), это был намек на понятное только хорошим музыкантам: чтобы медленно играть, надо быстро думать.
— Помню,