прочитать в вилланских газетах про «необъяснимый инцидент», учтите это. Вы – почти взрослые, пора учиться действовать соответственно.
– Вы же сами говорили, господин ректор, что они если и увидят, то не поверят? – Марта, как всегда, выглядела так, будто готова с конспектом в руке доказать, что с памятью у неё всё в порядке.
– Говорил, – не стал отпираться ректор. – Но вы не поверите, моя дорогая, как внезапно люди могут обрести веру.
– А третье условие? – тихонько спросила Катлина.
– О, вот тут я поиграю в фею-крестную и скажу, что вы должны все вернуться… нет, не к полуночи, это было бы уже слишком, но до рассвета.
– Отвечаем своей головой?
Ректор чуть прищурился.
– Я бы мог сказать, что скорее чем-то более ценным для вас, чем голова, господин Мочениго, но я в курсе некоторых ваших особенностей и поэтому просто скажу, что это вызов. Знаете, как в сказках? Вернуться в срок, кто бы ни пытался удержать?
Адриано с энтузиазмом кивнул. Одиль, знавшая этому энтузиазму цену, подавила вздох.
***
Следующий день, как тоже не преминул им сообщить ректор, был вовсе свободен от уроков, поэтому спать было можно – а учитывая предстоящие ночные бдения, и нужно – сколько влезет. В Одиль влезало немного, поэтому она проснулась на уже ощутимо запаздывающей осенней заре, некоторое время повалялась, но потом соскучилась, решилась и сбежала купаться в бодрящей, но ещё не ледяной воде озера – на задворках, подальше от глаз.
Возвращаясь к мосту и зябко кутаясь в шаль поверх липнущей к телу рубашки – полотенце-то забыла, – она увидела издалека пшенично-светлую голову Ксандера, тоже шедшего к замку только со стороны донжона. С этим цветом густой копны волос и белой кожей, с которой уже исчез лёгкий летний загар, в ненавидимой им, наглухо застегнутой иберийской одежде он был похож на чёрную свечу.
Она остановилась, чтобы подождать его у входа на мост, и, увидев её, он махнул приветственно рукой и слегка улыбнулся.
– Как завтрак? – поинтересовалась она, как только он подошёл на расстояние, которое не понадобилось бы перекрикивать.
– Как и ожидалось, – кивнул он. – Минхеер ректор хотел уточнить, что у нас мирно, спокойно и больше никто не задумывает ничего ужасного.
– М-м. Как и тогда.
– Точно.
«Тогда» было через два дня после дуэли. Одили тогда казалось, что злосчастную драку обсуждает вся Академия: даже старшекурсники периодически о чём-то спорили, немедленно замолкая, когда их четверка проходила мимо, и провожая их взглядами. На их собственном курсе всё было ничуть не приятней: пятерка недавних оппонентов Ксандера и Адриано старательно их избегала, где не могла избегать – игнорировала, впрочем, взаимно, а остальные судили и рядили в зависимости от той разновидности правды, которую им удалось узнать.
И едва не все шарахались от Беллы и неё, Одили: по смутным рассказам, долетевшим до её ушей, выходило, что каждая из них была страшнее школьной мантикоры, и могла такое, что… в общем, совершенно неописуемое могла. Масла в огонь подливало и то, что благородные идальго молчали, как устрицы, и только строили многозначительные рожи. Что с этим делать, ей было решительно непонятно, а посоветоваться было не с кем. Одиль легко могла предугадать, что любой взрослый скажет, что нужно просто не обращать внимания и ждать, пока всё само образуется, а если бы кто и решил вмешаться активно, поход к нему за советом был бы слишком близок к жалобе.
А спустя два дня Ксандеру сообщили, что на следующее утро его ждёт к себе на завтрак ректор. За остаток дня они успели передумать всё, от потенциального исключения до суровейших наказаний, какие только они смогли вообразить. Выручил их Адриано: посреди живописания местных узилищ для особо провинившихся (как он их себе представлял), он вдруг умолк, хлопнул себя по лбу и убежал невесть куда. Вернулся он спустя добрый час, когда они уже начали думать, не организовать ли поиск; вернулся довольный донельзя с очередным цветком за ухом и хорошими новостями.
Как оказалось – по словам «одной прелестной мадемуазель огневички» – Ксандера ждало не наказание, а даже что-то вроде чести; во всяком случае, обычно ректор завтракал с учениками раз в неделю, выбирая из всех трёх курсов одного, и обычно – за немалые заслуги, хотя какие именно, решал сам д’Эстаон. Эта привилегия была столь желанна, что – как выразился Адриано – сокурсники его пассии уже стали задумываться, не стоит ли вместо усиленных походов в библиотеку попросту устроить драку пограндиознее.
Однако, как рассказал потом Ксандер, о драке-то разговор и не шел, разве что очень косвенно. Говорили о мечтах и планах, об ответственности за них и обязанности их иметь, и каждый раз, как Ксандеру казалось, что он понимает, к чему Сидро д’Эстаон клонит или на что намекает, как выходило совсем не то. И только под самый конец, уже провожая гостя к дверям, ректор обмолвился как будто неохотно, что Академия в мальчишеском конфликте разобралась, всех, кого надо, остерегла от глупостей и дальнейшей эскалации, и вот его, Ксандера, предостерегает тоже. И всё.
Или почти всё.
Тем вечером Одиль возвращалась в замок Воды поздно: профессор Мендиальдеа почему-то захотел устроить урок при свете звезд, на которые он бы смотрел, а она бы старалась угадать, на какую именно. Вышло не очень: звёзды Одиль знала неплохо, но в ночном небе Пиренеев их было неимоверное количество, и в половине случаев, если не больше, она запуталась совершенно, так что старый баск только печально качал головой. Расстроенная неудачей, она побрела от учительского дома наугад, не разбирая дороги, когда вдруг услышала голоса откуда-то из кустов – и приглушенные, словно из-под земли.
Голоса говорили на голландском, который Одиль почти не знала, но одним из её родных языков был немецкий, поэтому понять, о чём шла речь, она могла вполне. И шли эти голоса не из кустов, конечно, а из надёжно скрытой этими кустами двери, ведшей куда-то в подвал и покосившейся от сырости: благодаря этому плотно закрыть её говорившие то ли не смогли, то ли решили, что и так вряд ли кто услышит – и, учитывая безлюдье этого места, были далеко не так уж неправы.
– … она тебе друг! – вскрикнула неизвестная Одили девушка. – О нет, дорогая, она тебе не друг, и ты ей не друг, ты для неё вещь, мы все для них…
– Это неправда! – так же запальчиво возразила Катлина – её узнать было немудрено. – Как ты можешь так говорить? Мы выросли вместе, она мне как сестра. Она