В конверте лежали пять сторублевых банкнот.
— Ничего себе… — прошептал Лабрюйер.
Деньги были очень кстати. Более чем кстати!
Глава двадцатая
На сей раз Танюша приготовилась к поездке на ипподром основательно. Она взяла с собой выписку из церковной книги, чтобы предъявить Зверевой и Слюсаренко. Супруга, правда, не взяла — и сделала все возможное, чтобы улизнуть от него и спозаранку укатить в Солитюд. Завтрак ей заменили кружка парного, еще тепловатого молока и кусок хлеба с местным сыром, который приносили на продажу рыбачки. Это был особый вареный желтый сыр с тмином, праздничное лакомство, которое заранее готовили к любимому латышскому празднику — Ивановой ночи.
Теперь, зная, что никакой особой прелести в утренних полетах нет, Танюша не отправилась в путь на ночь глядя, а поехала утром, пока Терская и прочие дамы крепко спали.
Но на всякий случай она решила замести следы. И потому выехала не на Морскую, а переулком — на Йоменскую. На Морской могут увидеть знакомые с соседних дач — мало ли кому из мужчин придет фантазия утром, в мужское время, искупаться. А на Йоменской, которая дальше от пляжа, знакомые попадутся разве что случайно.
В переулке, названия которого она не запомнила, да и на что оно, Танюша увидела автомобиль.
Ничего удивительного в том, что в Майоренхофе ездят на автомобилях, конечно, не было. Тот же Сальтерн приезжал за дамами на роскошном авто. Тот, что обнаружился в переулке, был английский «форд» — прочный, дешевый и неприхотливый; таких в Риге и окрестностях попадалось немного. Но машина не стояла на месте и не ехала с приличной скоростью, не более двадцати верст в час, а пыталась задом вползти в узковатые для нее ворота. Это показалось девушке странным — как будто пассажирам никак не пройти пешком от дверей дачи до калитки. Но своих забот хватало — нужно было спешить! Танюша быстро провела велосипед мимо автомобиля, села в седло и покатила.
Ей было весело, и единственное, что омрачало радость, — так это поведение законного мужа. Алеша весь день после ночного скандала дулся на жену и никак не хотел вести себя по-братски.
Тут Танюша прямо перед собой увидела колдобину и резко вывернула руль, едва удержавшись в седле. Одновременно за спиной раздался выстрел.
Ей приходилось слышать стрельбу, и не раз, — офицеры в провинциальных гарнизонах, ухаживая за артистками, развлекали их на свой лад, похвалялись меткостью и обучали дам правильно держать револьверы.
Что такое огнестрельная рана, она тоже знала — однажды офицерское молодечество плохо кончилось.
И не успела Танюша осознать опасность, как ноги сами заработали с утроенной скоростью, тело накренилось нужным образом, и девушка свернула на Йоменскую самым рискованным образом.
Она неслась по Йоменской — в такое время на променаде не было неторопливых прохожих, которые только и думают, как бы попасть под колеса, — и даже не пыталась осознать, что произошло. Выстрел, скорее всего, был случайным — Танюша даже вообразить не могла, что есть в мире человек, желающий ей смерти. Разве что Николев мог бы сгоряча, вообразив себя трагическим героем, брякнуть что-то этакое — ну так у него и револьвера нет! И никогда не будет! А если вдруг ему попадет в руки оружие, то драгоценный супруг первым делом отломает какую-нибудь важную деталь, а потом еще потеряет ее — как отломал и потерял велосипедный звонок.
Но, прекрасно зная, что никому вреда ни причинила и ничьей ненависти не заслужила, Танюша все же запутывала следы, ныряла в переулки. Угомонилась она, проскочив мост через Курляндскую Аа и посидев возле него в кустах: автомобиль не гнался следом, значит, выстрел был какой-то случайный.
Дальше Танюша ехала без лишнего беспокойства.
На ипподроме ей показали, где работают авиаторы. Девушка нашла их в мастерской — Калепа с ними не было, зато был молодой человек, роста среднего и внешности скромной, хотя с небольшими щегольскими усиками.
— Значит, так и условимся, — говорил он. — Указатель скорости я вам оставлю, вы его опробуете на своих «фарманах». Пока я еще не слишком уверен в своем изобретении. И когда окажется, что с ним все в порядке, вы доложите…
— Именно туда, — ответил Слюсаренко. — Сейчас приедет наш приятель Таубе, он отвезет тебя на станцию.
— Золотой человек, Сева, просто золотой, — заметила Лидия. — Я начала его учить — так он истинный фанатик неба. И рули чувствует…
— Меня этот фанатик уже раздражать начал, — признался Слюсаренко.
— Володя! Если мы разгоним всех моих поклонников и останемся в полном одиночестве…
— Немного одиночества нам бы не помешало.
— Так что, Володя, жди меня на этот самом летном поле в первых числах июля, — быстро сказал Сева, явно пытаясь погасить зреющую ссору между Зверевой и Слюсаренко. — И тогда посмотрим, кто кого! Мой «райт» — или ваши «фарманы».
— Куда нам против тебя! — воскликнула Лидия. — Если ты на две версты в небо поднялся, да еще с пассажиром, и жив там остался! Это же такой рекорд, такой рекорд — я даже вообразить не могу.
— Наши рекорды еще впереди, — буркнул Володя. — И не ради них мы тут сидим по уши в машинном масле. Ты лучше спроси Севу, как у него в полете нервюры ломались и машина в воздухе чуть не развалилась.
— Ну да, ей-богу, так и было — стоило приземлиться, как все и развалилось! — весело подтвердил Сева. — Репортеры ржут, как жеребцы стоялые, снимать от хохота не могут, а я из-под обломков вылезаю! Но это было год назад. С того времени многое изменилось. Вот увидите! В машине, которую я готовлю к рекорду, столько доделано и переделано — вы старого «райта» не узнаете. И вашему мотору до моего далеко — у меня немецкий, в девяносто лошадиных сил.
— NAG? — спросил пожилой механик.
— Он самый. Руль высоты мы переделали, хвост удлинили, вместо дурацких этих полозьев поставили шасси, как у вас… ну, это видеть нужно… В общем, аэроплан даже название поменял — теперь это «абрамович-райт». Так что я прежде вас вошел в историю.
— В историю Германии, — нетактично заметил Слюсаренко. И Лидия заметно помрачнела.
— Ну и что? При чем тут Германия? Вот я — русский авиатор, в Германии мне лишь дали возможность, дали деньги… так что же, я теперь — немец?..
В голосе была явственная обида.
— Ну что ты такое говоришь? — не слишком натурально возмутилась Лидия — как всякий человек, которому приходится чуть подвирать из наилучших соображений. — Все мы учимся летать там, где есть возможность. И ты, как только тебе такую возможность дадут, вернешься в Россию — разве нет?