правда задаю тебе вопрос.
– Откуда мне знать, – возражает она. – Не так давно ты не хотела иметь со мной ничего общего. А теперь посмотри на себя! Просишь у меня совета. Ты действительно настолько мне доверяешь?
Если бы сейчас вошли Нам с Ламом или покупатель, они бы зашвырнули меня на тележку и отправили туда, куда отправляют сумасшедших. Но мне нужно кое-что сказать девушке, в честь которой меня назвали.
– Можешь ли ты винить меня за то, что я ненавидела тебя, когда была помладше?
Линь Дайюй доедает последний из своих цветов и облизывает кончики пальцев.
– Ты ранила мои чувства. Но теперь ты понимаешь, что меня не за что ненавидеть. Теперь я тебе нужна. Ты всегда нуждалась во мне.
Я ничего не говорю. Она и так уже знает все, что я могу сказать.
Линь Дайюй смотрит на меня.
– Нельсон Вон – не плохой человек, – наконец говорит она. – На самом деле он мне скорее нравится. Но твой вопрос о том, хорошее это чувство или плохое? Я не знаю ответа на него. Все, что я могу сказать: это и хорошо, и плохо.
Она замолкает, затем смеется и говорит: – Или это ни то, ни другое?
Я хочу столкнуть ее с прилавка, на котором она сидит.
– Мне это совсем не помогает, – говорю я. – Я – глупая девчонка, которая разговаривает с призраками.
– Хорошо, – она встает, чтобы поискать еще цветов. – Но я сказала тебе правду, какой я ее знаю. Я не виновата, что ты слишком упряма, чтобы поверить мне. Ты всегда была такой, я тебе говорила?
Лам был прав – толпа и правда возвращается. Спустя семь дней после того инцидента мы слышим те же голоса, чувствуем, как тот же топот приближается к нашей двери, когда их сапоги месят грязь, мокрый снег и мертвечину. «Поднебесный народ! Саранча Египта! Вернитесь в свое цветочное царство!» Мы придерживаемся плана: запереть двери, опустить жалюзи, молчать. Не пытаться усовестить, не показываться. На этот раз толпа стоит час, прежде чем уйти. Я сижу, прижавшись спиной к двери, как будто моего тела хватит, чтобы не дать им вломиться. Но Лам тоже сидит рядом со мной, и он велит мне сидеть прямо и ровно.
– Вот как становятся мужчинами, Джейкоб, – говорит он.
8
В Западном Айдахо трое китайских горняков обвинены в мародерстве. Их уводят в лес, где каждого привязывают за косы к дереву. Затем им перерезают горло.
В Южном Айдахо одного китайца сбрасывают с ворот на веревке.
В Восточном Айдахо четырнадцатилетнего мальчика вытаскивают из квартиры его семьи и вешают на бельевой веревке.
В Северном Айдахо в ночи топор пролетает и разбивает фонарь. Сгорает китайский храм, внутри горят тела.
В Пирсе толпа приходит каждую неделю прямо к нашей двери.
В середине мая снег превращается в воду, увлажняя землю. Мне нравится, как солнце греет голову, как слабое тепло массирует кожу.
Сегодня врач констатирует, что ребро Нама зажило. В честь его выздоровления Нам и Лам дают мне выходной.
– Иди и займись чем-нибудь еще, хватит торчать здесь, – говорят они мне. – Мы справимся без тебя.
Я не выходила на улицу с того дня, как избили Нама. После этого магазин казался мне единственным местом в мире, где я могла быть в безопасности. По крайней мере, в магазине я была со своим народом и под защитой. Не было опасности раскрытия моей истинной личности. Но сегодня толпы нет, и улица свободна. Небо такое голубое, что режет глаза. Заведения вокруг нас распахнули окна. Даже магазин «Товары Фостера» выглядит дружелюбно.
Не могу вспомнить, когда в последний раз у меня был свободный день. Я могу дойти до в пекарни, сходить к церкви, посмотреть на здание суда. Могу отправиться к заснеженным горам, граничащим с городом, и продолжать идти, пока не закончится Пирс и не начнется что-то иное.
– Или, – шепчет Линь Дайюй, и ее дыхание обжигает мою шею, – ты можешь сходить к нему.
Она находит мое замешательство по отношению к Нельсону забавным, ничем не отличающимся от легкомысленной игры.
– Прекрати, – говорю я ей. Выхожу на улицу, поправляя платок на шее.
– Он хочет, чтобы ты зашла, – продолжает она. – Он пригласил тебя.
– Это было месяц назад.
С тех пор молодой человек по имени Нельсон Вон заходил всего несколько раз: один раз, чтобы забрать канифоль, а в другой раз, чтобы проведать Нама. Во время его визитов я пряталась в подсобке, прижимая ладони к лицу, чтобы унять горячий румянец.
Я говорю Линь Дайюй:
– Он, наверное, уже забыл о своем приглашении.
– Месяц – ничто, если прожил столько, сколько прожила я, – возражает Линь Дайюй.
Тропа, ведущая в горы, еще слишком сырая от снега, здание суда переполнено, а церковь выглядит мрачной для такого яркого дня. Ветерок треплет мой платок. Я знаю, что он пытается тянуть меня в одном, финальном направлении. Я разворачиваюсь и иду на север, обратно через центр города к гостинице «Твинфлауэр».
– Если мне будет больно, – говорю я Линь Дайюй, – это будет твоя вина.
Она ничего не говорит, только смеется так, словно у нее в горле застряла птица.
Нельсон Вон не забыл о своем приглашении. Когда он открывает дверь и видит меня, отступившую назад и готовую убежать, то отпрыгивает и приглашает внутрь.
Руки Линь Дайюй толкают меня вперед.
Нельсон снимает один из самых больших номеров в гостинице «Твинфлауэр». Когда я спрашиваю, как он может позволить себе такое место, он отвечает, что у него есть щедрый друг.
Первое, что я вижу – это инструмент, лежащий на низком столике перед камином. Должно быть, это его скрипка. Она не похожа на те струнные инструменты, которые я видела прежде, их тела напоминали рыбу с начисто содранной с костей плотью. Вместо этого она похожа на женское тело, изогнутое, просторное и полное. В свете камина сяотицинь становится темно-абрикосовой.
Нельсон спрашивает, не хочу ли я что-нибудь выпить, затем исчезает, чтобы налить мне чаю. Я кружу по комнате. В доме моего детства в рыбацкой деревне стены украшали мамины гобелены. У наставника Вана были развешаны каллиграфические работы. У госпожи Ли блестящие красно-золотые обои следили за каждым нашим движением.
Но в комнате Нельсона стены пусты. Единственное, по чему я могу судить о человеке, идущему сейчас ко мне, – это фотография на каминной полке. На ней кто-то, похожий на отца, кто-то, похожий на мать, а еще миниатюрная версия Нельсона. Нос-желудь, овальные глаза, почти сплющенные веки.