от них. Но главный мотив отставки, конечно, не в этом, так как для прогнания ненужных министров существует тысяча средств и предлогов, хорошо известных таким дипломатам, как Кавур. Главное всё, разумеется, во Франции и в римских делах. Отставка развязывает министерству руки на несколько времени. Теперь пройдет несколько дней в решительной организации нового министерства; затем, если будет нужно, легко будет найти предлог отсрочить заседания. А там – последние дни страстной и Пасха…
«Но, – спросят, – что же выигрывается этими виляньями? Ведь придет время – надо же будет наконец высказаться?..»
Помилуйте – а время-то выигрывается. В положении, подобном тому, в каком находятся Наполеон, Кавур, папа, император австрийский, – часто и день дорог; а тут – шутка – выигрывается две недели! Кто знает, что может случиться к эти две недели?
Да, присматриваясь ближе ко всей этой дипломатии, претендующей управлять судьбами народов, невольно убеждаешься, что вся ее задача, вся ее политика сводятся не более как к искусству оттягивать время и выжидать обстоятельств. Нет определенной мысли, нет строго и свято назначенной цели; сегодня неизвестно, что придется делать завтра; назавтра к вечеру ожидаются вдохновения для послезавтра. Одна только мысль не теряется никогда из виду: как бы самому не слететь, как бы проскочить сквозь обстоятельства. Тут не то что Гарибальди; ему говорят: «безумство идти в Сицилию», а он идет; грозят: «не смей трогать Неаполь», а он берет; кричат: «не ходи на Рим!», а он говорит: «пойду!» – и все знают, что он пойдет – и на Рим и на Венецию, если без него Рим и Венеция не освободятся. Имея в виду подобных людей, движимых идеей и твердых в ней, и дипломатия принимается за туже идею; но не в ее характере твердо идти к благородной цели… В Италии, может быть, нет человека, который бы менее Кавура знал, что и как будет с Римом. Все в Италии уверены, что Рим в этом году, в это лето, в ближайший месяц будет итальянским[385]; а Кавур не уверен. Он ждет приказаний и сообщений из Франции; а там тоже не знают, что делать, и гадают, что полезнее для утверждения наполеоновской династии – продолжать ли покровительствовать папскую власть или склониться на требование либералов… Надо, впрочем, сказать, что Кавур, судя по тону его журналов, сильно надеется получить из Парижа благоприятные вести. Еще при начале парламента ходили слухи, что немедленно по окончании поверки выборов он сделает важное сообщение палате о римских делах. Но, несмотря на то, что поверка затянута была почти на целый месяц, известий никаких, как видно, не пришло, или пришли, да не те, каких надеялись. Переговоры с Римом через посредство отца Пассалья[386] тоже не удались. Доходило дело, пожалуй, до того, что действительно приходилось принимать от парламента и представлять формальным образом императору французов прошение итальянцев о выводе войск из Рима… Другой бы, конечно, с радостью ухватился за это средство; но Кавур был бы несчастен, если бы пришлось по необходимости им воспользоваться. Это бы значило уступить своим врагам, сознаться, что дипломация ничего не могла сделать, выдвинуть на сцену народ и – что еще хуже – либеральную партию, через посредство которой представлено прошение. Нет, Кавур употребит все возможные старания, чтобы связать руки всем до тех пор, пока не успеет притянуть какого-нибудь успеха на свой пай. Теперь он будет указывать парижскому правительству на затруднительность положения, на силу партий, на требования народа, и когда Наполеон наконец решится уступить необходимости, Кавур скажет либеральной партии: «Ну, теперь говорите, чего же вы хотите для Рима?» – и засмеется им под нос: «Это, мол, уж я всё сделал, покамест вы собирались…»
И протрубят трубы о мудрости Кавура и о том, что он единственный человек, умеющий руководить судьбами Италии…
Однако ж я, кажется, пишу вам так, как будто бы принадлежал к оппозиции в итальянском парламенте… и, может быть, письмо мое окажется столько же ненужным и пустословным, как здешняя оппозиция. Но утешьтесь: я кончаю, и – мало того – заключаю похвальною чертою Кавура.
Сегодня открыли здесь памятник Манину, в 4½ часа – день и час венецианской революции. Изображение памятника вы, вероятно, скоро найдете во французской «Иллюстрации», потому что к открытию его наехало сюда с десяток французов, и пустословили страшно. Перед самым открытием, во время музыки «Fratelli d’Italia»[387], вдруг раздались «ewiva», рукоплескания, народ замахал шляпами… Что такое, уж не сам ли Виктор-Эммануил приехал?.. Нет, Кавур удостоил почтить торжество своим присутствием. Не правда ли, черта похвальная?
Когда церемония кончилась, народ столпился около памятника, и из уст в уста разносилось имя Кавура. Я думал, не беседует ли он с народом. Но вышло не то: изображение Манина сделано так, что сильно смахивает на Кавура, и народ немедленно схватил это сходство. Так теперь Манин, поставленный в публичном саду в Турине, и пошел слыть за Кавура.
[Турин]
10/22 марта 1861
Два графа[388]
Ищи паче в разнообразии единства нежели в единообразии разделения
(Афоризм Кузьмы Пруткова)[389]
Читатель должен знать, что в русской литературе настает теперь время плутарховских параллелей[390]. Первые попытки, хотя еще робкие и неопределенные, уже показались: г. Вагнер в двух превосходных статьях проводит параллель между «природою и Мильном Эдвардсом» (см. «Отеч. записки»)[391], а г. Благовещенский – между «Петронием и пермскими сказочниками» (см. «Русское слово»)[392]. Новая эра параллелей, так сказать возрождение Плутарха, совершится тогда, когда появится знаменитая статья г. Тургенева «Бернс и Кольцов»[393]. Но так как появление этой статьи скрывается в тумане более или менее отдаленного грядущего, то мы намерены подготовить к ней публику несколькими этюдами, не имеющими такой капитальной важности, как будущее произведение г. Тургенева, но тем не менее долженствующими знакомить публику с плутарховскою манерою. Так, наши даровитые сотрудники обещали нам параллели: «Вилльмен и А.Д. Галахов»[394], «В.А. Кокорев и Лафит»[395], «Жорж Занд и Евгения Тур»[396], «Битва Горациев и Куриациев и бой 13 декабря 1859 года в петербургском пассаже», «Ламорисьер и Н.Ф. Павлов» и пр. и пр. Но читатели понимают, что подобные труды требуют долгих и тщательных соображений, а между тем «Свисток» любит очень быстро переходить от мысли к делу. Вот почему, за недостатком покамест отечественных трудов по этой части, радостно приветствуем плутарховскую пару, недавно возвещенную во французской литературе. Пара эта имеет тем более прав на наше внимание, что