так что наживка так и остается в каноэ. Бросив взгляд через плечо, проверить, видела я или нет, он встает и пробует снова. Бедный ягненочек нетвердо держится на ногах, а зная, что у него есть зрители, теряется еще больше. Мне бы страшно не хотелось, чтобы Николас наблюдал за моими попытками поймать рыбу.
Это как когда стоит мне зайти в комнату, где он отжимается, и тело тут же его предает. Сам факт того, что я стою и смотрю, превращает все в публичное выступление, и его руки и ноги превращаются в желе. Готова спорить, в аду для него будут бесконечно крутить записи с его выступлений в школе.
Николас наконец забрасывает леску метра на полтора от каноэ и, ссутулившись, садится. И я знаю, что в этот самый момент он вспоминает чудовищную осанку отца, потому что немедленно выпрямляется. Под его обмундированием на нем плотная фланель, а щетину он пытался уговорить превратиться в настоящую бороду, но как бы ни старался стать дюжим дровосеком, он по-прежнему выглядит так, будто играет в музыкальной группе. Ветер медленно поворачивает его каноэ по кругу, пока он против воли не оказывается лицом ко мне, и план приходится пересмотреть.
Ему ужасно хочется поднять голову и посмотреть на меня. Я призрак, маячащий на периферии. И если кто и виноват в том, что он не умеет рыбачить, так это я. Хотя ему, наверное, уже пришло в голову, что тому мальчику, поймавшему солнечника, кто-то помог надеть приманку на крючок и вообще сделал всю работу за него. А взрослый Николас – настоящая примадонна. Вместо живых червяков он использует резиновые.
Чтобы не сталкиваться со мной взглядом, он опускает удочку и начинает разворачивать лодку. Тут поплавок дергается, и он инстинктивно бросает весло, чтобы вытянуть добычу. Брошенное весло кренится через край каноэ, он неловко тянется и к удочке, и к веслу и упускает и то и другое. Все сразу. Ох, Николас.
О. Боже. Мой.
(«Да?» – даже в моем воображении отвечает Николас.)
Могу представить этого скрягу в магазине, как он закупает походно-спортивное оборудование для самореализации и обдумывает, брать ли второе весло. Он и так выкинул столько денег на ультрасовременную удочку, так что я совершенно точно знаю, чем он оправдал покупку только одного весла: «Буду грести сначала с одной стороны лодки, потом с другой. Это просто».
Николас стоит в пустом каноэ, медленно поворачивающемся на ветру, уничтоженный подобным поворотом событий.
Я тоже встаю и складываю ладошки рупором:
– Ну как дела?
Николас, в гневе сорвав с головы шапку, бросает ее вниз и запускает руку в волосы. Весло плывет ко мне. И я не могу удержаться. Громче моего хохота сейчас ничего во всей вселенной не сыскать. Он отражается от леса, вспугнув стайку дроздов. Стучит в крови Николаса так, что он готов взорваться.
Если бы я сейчас не рассмеялась, Николас, вполне вероятно, сел бы и спокойно придумал план, который не предусматривал бы окунания в воду. Но я так умело дергаю за ниточки, что способность связно мыслить отпихивается в сторону, и поведение Николаса приобретает совершенно нениколасовский характер.
Подобрав шапку и напялив ее на себя, он крепко завязывает уши под подбородком, а затем ныряет в ледяную воду. Мне становится еще смешнее, я уже икаю, а ребра болят.
– Что ты… черт побери… делаешь? – восклицаю я между приступами ехидного веселья. Ну и в ситуацию он себя загнал. Нет, правда! Теперь ему придется плыть к берегу. Ничего лучше со мной не случалось. Тело уже готово сдаться, ослабев от хохота, и я без сил прислоняюсь к шезлонгу.
Но по мере приближения Николаса я различаю черты его лица и свирепое неистовство в глазах. Его ботинки и одежда, наверное, якорем тянут его вниз, но плывет он ко мне с воинственной быстротой.
О, дьявол.
– Я бы тебе помогла! – кричу я, идя на попятный. – Тебе надо было оставаться там.
Это правда, я бы нашла какой-нибудь способ помочь. Где-нибудь через час, когда он насиделся бы в каноэ, а я выложила бы это все в прямой эфир.
Николас вылезает из пруда, промокший насквозь и стуча зубами, и враскорячку идет ко мне.
– Ой! – пищу я, пригнувшись и закрыв лицо руками. Он подхватывает меня и перебрасывает через плечо, и я успеваю только подумать: «Ничего себе!» Он сильнее, чем выглядит. Может, это от адреналина.
Николас поворачивается на пятках и идет обратно к пруду. Осознав, что он хочет сделать, я вцепляюсь в него изо всех сил, будто от этого зависит моя жизнь, одновременно пинаясь и дергаясь.
– Нет! Даже не смей! Николас, я серьезно!
Он переворачивает меня, чтобы взять под мышку, и останавливается, широко расставив ноги. Я извиваюсь змеей, но он держит крепко и опускает вниз, пока до воды не остается пара сантиметров. Наши взгляды встречаются в отражении, мой паникующий и его огненный.
– Николас Бенджамин Роуз, клянусь богом, если ты прямо сейчас не отпустишь меня, я позову полицию!
– Прямо сейчас? – поддразнивает он, опуская меня еще на сантиметр. Он утопит меня.
– Не прямо! На землю! Поставь меня на землю! – Я пинаю его, но сама только больше наклоняюсь вперед. Он уронит меня прямо лицом в воду.
Николас медлит. Думает. А потом, проявив недюжинную силу, переворачивает меня, как блинчик, и я оказываюсь с ним лицом к лицу. Будто только что, наклонив в вальсе, он склоняется надо мной, словно для поцелуя. Легкие забывают, как дышать, я сама замираю с широко открытыми изумленными глазами, а он все ближе, ближе, ближе. Его губы почти касаются моих, и в глазах укрепляется намерение. Приняв свою судьбу, я закрываю глаза, готовясь к поцелую, и тут он резко опускает меня в воду. Волосы намокают, ледяная вода доходит до самых корней.
Я кричу.
Он смеется и вытаскивает меня.
– Сволочь! – ору я, колотя его по руке. Николас на это хохочет еще громче. Мои волосы все еще напоминают Северный полюс, и травма у меня останется на всю жизнь. – Тут же морозильник!
– Представь, каково мне.
– Я не виновата, что ты прыгнул в воду,