руки слишком высоко, не стоять слишком долго. Он перечисляет все это Ламу, который только что вернулся из четырехдневной поездки в соседний округ Мюррей, а затем говорит, что нам повезло.
Доктор уходит. Улица тихая и пустынная, когда он покидает магазин. Лам в ярости смотрит, как он уходит. Он не понимает, как такое могло произойти. Мы с Намом пытаемся объяснить, но и сами не можем полностью этого понять.
– Есть ли что-нибудь, что можно сделать? – наконец спрашивает Лам, и мы знаем, что он не ждет от нас ответа.
Молодой человек, который стоял в тени, подходит с чайником горячего чая.
– А вы, – говорит Лам. – Вы спасли их.
– Нельсон, – отвечает молодой человек. – Меня зовут Нельсон Вон.
– Я Ли Кхэ Нам, – говорит Нам. – Это Лесли Лам и Джейкоб Ли.
Нельсон склоняет голову перед каждым из нас, прежде чем разлить чай. Он делает это просто, без украшательств и жестов, которые я видела у мужчин, что пили чай с моими родителями. Жидкость теплого янтарного цвета. Я ничего не хочу, кроме как свернуться вокруг чашки, но внутренний голос останавливает меня.
«Яд», – предупреждает он.
Слишком поздно – чай передан владельцам, которые могут лишь предвкушать облегчение, которое он принесет. Прежде чем я успеваю что-то предпринять, Лам первым делает жадный глоток. Я жду, когда он уронит свою чашку, что чашка упадет на пол и разобьется. Я жду, когда его глаза вылезут из орбит, руки схватятся за шею, когда его дыхание перейдет в удушье. Я откидываю деревянный табурет назад. Я готова выплеснуть горячий чай Нельсону в лицо.
Лам сглатывает, вдыхает, затем делает еще глоток. Отставляет чашку чая и потирает руки. Он выглядит так же, как и всегда.
– Что с тобой? – говорит Лам, взглянув на меня. – Пей чай, пока горячий.
Я поднимаю табурет и сажусь, щеки горят. Я не смотрю на Нельсона.
– Как вы узнали, что происходит? – спрашивает Лам Нельсона.
– Я шел в город, когда увидел бегущих людей. Я побежал, не знаю почему. Я просто понял, что что-то не так. Когда я добрался до места, где все остановились, то увидел, что происходит. Увидел вас двоих.
Пока он говорит, я тянусь к своей чашке, ища что-нибудь, за что смогу ухватиться. Она обжигает, но я смыкаю пальцы, желая, чтобы жидкость прожгла керамику и смыла всю боль, которую я удерживаю в своем теле. Нельсон внезапно поворачивается ко мне, его глаза встречаются с моими впервые с того утра. Я покрепче сжимаю чашку.
– Тебе следовало остаться внутри, – говорит он. – Это было очень опасно. Вы оба могли быть убиты.
Мой страх перед ним исчезает, сменяясь яростью. Мне не нужно, чтобы он объяснял разницу между правильным и неправильным.
– Хочешь, чтобы я остался внутри? Нама могли убить.
Я жду, когда Нельсон бросит мне что-нибудь в ответ, но он этого не делает. Вместо этого он выдерживает мой взгляд. Моя реплика повисла в воздухе, гнев окутывает всех нас.
– Извини, – говорит он. – Ты просто пытался помочь своему другу.
Интересно, он сейчас надо мной смеется?
– Я сделал то, что сделал бы любой, – говорю я, – закончим на этом.
– Это был Фостер, – говорит Лам. – Мы все видели, как он стоит возле магазина, словно призрак. Он злится на нас за то, что мы отняли его клиентов.
– Фостера там не было, – говорит Нам, пугая всех нас. Он долго молчал, его взгляд был устремлен на входную дверь, но теперь он вопрошающе смотрит на Нельсона.
– Кто они? Вы их знаете?
Нельсон откидывается на спинку кресла и вздыхает. Я замечаю шрам под его челюстью.
– Я их знаю. Их становится больше. Эта толпа сегодня, они не просто протестовали против вас или вашего магазина. Они протестовали против всех китайцев.
Мы втроем сидим в молчании. Протестуют против всех китайцев. Я помню небольшие шахтерские городки, через которые проезжала год назад, как мне казалось, что рабочие места исчезают внезапно и без объяснения причин. Все начало обретать смысл. Лам первым нарушил молчание.
– Связано ли это с тем законом, который одобрил президент?
– Законом, – повторяю я. – Каким законом?
– Законом, который гласит, что если ты китаец, то больше не можешь приехать в Америку, – говорит Лам, сверкая глазами из-под очков. – Мы должны считать себя везунчиками, что вообще находимся здесь, ха!
Но больше никто не смеется, особенно Нельсон.
– Так и есть, – говорит он. – С тех пор, как закон был принят, люди в этом городе все громче заявляют о том, что они не хотят, чтобы мы здесь жили. И не только здесь. Так повсюду. Мой друг в Бойсе говорит, что акции протеста проходят почти каждую неделю, и с каждым разом толпа растет.
Снова тишина, на этот раз, возможно, и грусть. Я смотрю на свои руки, еще такие маленькие и девичьи. Эти руки ничего не смогли бы сделать, чтобы защитить меня от тех демонов снаружи.
– Нам нужен план, – говорит Лам. – На случай, если они вернутся.
– Нет, – говорит Нам. – Не надо в это лезть. Может быть, они отстанут.
Лам качает головой, его лицо краснеет.
– Ты же слышал, что сказал этот молодой человек. В Бойсе они приходят каждую неделю. Их станет больше. Если это произойдет здесь, как мы выживем? Какие клиенты захотят приходить к нам за покупками?
– Мы не можем с ними бороться, – говорит Нам, сгорбившись, как будто где-то в его теле открылась течь. – Если мы их проигнорируем, может быть, они уйдут. Может быть, они поймут, что мы хорошие, честные люди. Что мы не хотим неприятностей.
Лам фыркает.
– Думаешь, они уйдут? Они никуда не исчезнут. Вот увидишь. Завтра, или послезавтра, или после этого они вернутся. И этот Фостер тоже вернется.
Нам хлопает здоровой рукой по столу. Я никогда не видела его таким: он уже не тот весельчак, рядом с которым я жила последние несколько месяцев. Утренние события, кажется, что-то в нем изменили. Впервые он выглядит крупнее, чем Лам.
– Ты не можешь читать мне нотации, – говорит он. – Это не на тебя напали. А на меня. И я говорю, что мы это проигнорируем.
Лам опускает глаза. Я понимаю, что он не согласен, но и ссориться не хочет. Не сейчас.
– Ладно, – говорит он, потом отворачивается. – Но если они вернутся и приставят пистолет к твоей голове, не приходи ко мне за помощью. Просто помни, ты сам сказал: игнорировать их. Проверим, как это сработает.
– Я не мог не обратить внимание, – говорит мне позже Нельсон, – на твои руки.
Уже почти вечер, и медленное