Прелесть «Обладать» Антонии Байетт (пожалуй, последнего великого романа эпохи постмодерна) в том, что его можно читать десятком разных способов: как производственную филологическую драму, как изысканный любовный роман (вернее, как два, а то и три любовных романа), как философскую притчу про бесплодную влюбленность в прошлое, про стремление и невозможность обладать им, а еще как старый добрый детектив об утраченной рукописи или – чем черт не шутит – как драматическую поэму (примерно пятую часть текста занимают стихи и поэмы, сочиненные автором за своих персонажей). Словом, множество романов на любой вкус, упакованных в один восхитительно длинный, затейливый текст с кучей потайных кармашков, лестниц и переходов. Чистое читательское наслаждение – как уже было сказано, одиннадцать из десяти.
Майкл Ондатже
Кошкин стол
[109]
Специфика детского восприятия мира состоит не в какой-то особой чистоте и доверчивости, о которых так любят потолковать родители, а в специфической смещенной оптике. Ребенок прекрасно видит, слышит и осязает реальность, но те смыслы, которые он в нее вкладывает, порой не только драматически отличаются от взрослых интерпретаций, но и вообще лежат в другой плоскости. Именно по этой чудесной детской способности видеть мир иным, причудливо искаженным, ирреальным, и тоскуют в первую очередь взрослые, именно ее имеют в виду, говоря об «утраченном рае детства».
Новый роман Майкла Ондатже – букеровского лауреата и автора знаменитого «Английского пациента» – попытка вернуться в этот рай и снова увидеть мир глазами ребенка. Перенакладывая две реальности – детскую и взрослую, автор в «Кошкином столе» добивается потрясающего стереоскопического эффекта, который обычно присутствует лишь в собственных воспоминаниях о детстве – неуловимых, практически невыразимых в слове и оттого особенно волнующих.
Одиннадцатилетний Майкл по прозвищу Майна (этим словом в Азии именуют говорящих скворцов) отправляется в неторопливое морское путешествие с родного Цейлона, где прошло его детство, в чужую, незнакомую Англию к матери, которой он почти не знает. Три недели на корабле «Оронсей» становятся для него одновременно последними неделями детства и первым опытом самостоятельной жизни – ведь путешествует Майна в одиночку.
Загадочный сад в глубоком черном трюме, в котором растут сплошь ядовитые растения, и бассейн с изумрудно-зеленой водой на палубе первого класса; странная труппа уличных актеров, умеющих угадывать мысли, и миллионер, едущий в Лондон лечиться от смертельного проклятия; страшный ночной шторм и соучастие в самом настоящем преступлении; таинственный безмолвный бридж в душной каюте и юная австралийка, на заре гоняющая по кораблю на роликах, – «Оронсей» вмещает в себя целый мир, полный чудес и тайн. И самая главная из них – это, конечно, узник, каждую ночь, звеня цепями, совершающий монотонный променад по палубе в сопровождении двух полицейских. Что за преступление он совершил, кем он приходится немой девочке, больше всего на свете боящейся воды, и что будет, если однажды он захочет совершить побег?..
Прекрасная кузина Майны Эмили, случайно оказавшаяся на том же корабле, флиртует с пройдохой актером, в то время как по ней вздыхает добродетельный мускулистый садовник. Худощавая и анемичная мисс Ласкети носит голубей в карманах жакета, имеет серьезные связи в парламенте, а каждый дочитанный детектив в гневе кидает за борт. Музыкант мистер Мазаппа дает желающим уроки игры на фортепьяно и рассказывает фантастические небылицы о своем прошлом. А Майна со своими новыми друзьями – такими же одинокими мальчишками, как он сам, – лакомятся в спасательной шлюпке деликатесами, украденными из буфета первого класса, пытаются вычислить знаменитого сыщика, путешествующего на корабле инкогнито, и с восторгом следят за жизнью на берегу в ту волшебную и безумную ночь, когда «Оронсей» идет через Суэцкий канал.
Дальнее странствие, разлитый в воздухе чопорный и авантюрный дух Британской империи (время действия романа – начало пятидесятых годов XX века), морская романтика, живые эксцентричные персонажи, детективная интрига, колониальный колорит – в «Кошкином столе» есть всё необходимое для настоящего большого романа в самом лучшем британском вкусе. А ребяческий взгляд главного героя, преломляющий реальность под совершенно необычным углом, вносит в этот классический канон свежесть и обаяние того самого утраченного детского рая, куда в реальности взрослому, увы, хода нет.
Джулиан Барнс
Предчувствие конца
[110]
Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется, а память порой играет с человеком очень злые шутки – к этим двум нехитрым истинам, по сути дела, сводится вся философия романа Джулиана Барнса «Предчувствие конца». Для того, чтобы взяться за столь банальный набор исходных тезисов и недрогнувшей рукой вылепить из очевиднейшего вторсырья текст непредсказуемый, как скандинавский триллер, и пронзительный, как «Дневник Анны Франк», нужно быть по-настоящему большим писателем. Так что долгожданная Букеровская премия, увенчавшая этот роман Барнса, выглядит не более чем запоздалой констатацией очевидного: да, Джулиан Барнс – один из главных прозаиков наших дней, доказывать тут больше нечего, всё доказано без нас.
Школьная дружба между четырьмя мальчиками из обеспеченных семей заканчивается с их поступлением в разные университеты, однако ниточка, связывающая главного героя Энтони с самым умным и парадоксальным из всей четверки – Адрианом, оказывается чуть прочнее остальных. Поэтому когда бывшая девушка Энтони – капризная, вечно ускользающая Вероника – начинает встречаться именно с Адрианом, герою оказывается трудно удержаться и не выплеснуть свою обиду на обоих «предателей» в насмешливом письме. И лишь много лет спустя постаревший, полысевший разведенный Энтони наконец-то получит шанс узнать, насколько неточны юношеские воспоминания, и как незначительные события его собственной жизни – скучный уик-энд в доме родителей Вероники, неосторожно брошенный намек, секс на скорую руку, растекшийся яичный желток на сковороде – смогли спровоцировать колоссальный взрыв, пощадивший самого виновника беды, но до основания разрушивший сразу несколько человеческих судеб вокруг него.
Британская критика тут же окрестила роман Барнса детективом без убийства – и в этом определении есть доля истины. В самом деле, читателю вместе с героем до самых последних страниц предстоит судорожно доискиваться – нет, не имени преступника, оно известно с самого начала, но сути его злодеяния. Однако хотя формальная интрига и обеспечивает барнсовой литературной машинерии гладкий ход и безупречную динамику, самый эффектный фокус, который проделывает писатель, состоит в причудливой трансформации образа героя – неуловимой и оттого особенно впечатляющей.
Поначалу мы смотрим на события глазами самого Энтони – тугодумистого, заурядного, но порядочного и добродушного, и, как результат, полностью полагаемся на достоверность его воспоминаний и суждений. Однако незаметно, исподволь, структура романной реальности искривляется, возникают новые ракурсы и точки зрения, и в простоватой наружности главного героя неожиданно для него самого начинают проступать демонические черты. И в тот момент, когда игнорировать этот факт становится невозможно, весь предшествующий его рассказ внезапно вздыбливается, выворачивается наизнанку, ощетинивается новыми смыслами, а единожды усвоенные детали предстают в совершенно ином свете. И читателю остается лишь гадать, как же он мог пойматься на удочку ненадежного рассказчика, почему проглядел нестыковку, отчего пропустил явное указание на то, что всё было немного иначе… Однако пытаться «уследить за руками», то есть перечитывать роман с целью найти то заветное место, в котором образ героя дает трагическую трещину, не имеет смысла: Барнс с неподражаемым изяществом обманет читателя снова и снова. На то он, собственно, и Джулиан Барнс – пожалуй, самый тонкий, умный и печальный автор, пишущий сегодня по-английски.
Кадзуо Исигуро
Погребенный великан
[111]
Есть такие жанры, за которыми прочно закреплен определенный набор потребительских ожиданий, – и фэнтези, конечно, из их числа. Покуда оно остается в рамках своего канона (эльфы, тролли, рыцари, драконы, магия), фэнтези может быть сколь угодно затейливым, мудрым, парадоксальным, но мы всё же не ждем, что оно схватит нас за горло и начнет тянуть из нас жилы, наматывая их на кулак. Если же автор желает читательских слез и поупражняться в жанре «в горло я сумел воткнуть и там три раза повернуть», то обычно он покидает пространство классического фэнтези, и тогда выдуманный, условный мир становится хитрой метафорой, а на свет появляются книги вроде недавнего «Детства Иисуса» Дж. М.Кутзее или «Дороги» Кормака Маккарти.