Иллюзиям героини суждено разбиться о вопросы расовой сегрегации. Борьба за права негров, с некоторым опозданием докатившаяся до захолустного Мейкомба, вызывает небывалую поляризацию внутри городского общества. Привычные связи (хороши уж они были или плохи) рушатся, а на смену им приходит отчуждение и вражда. Старуха Кэлпурния – черная кухарка, вырастившая Джин-Луизу и ее брата, – не хочет больше видеть свою воспитанницу. Но самое страшное – Аттикус, обожаемый отец героини, ее персональный эталон благородства, честности, справедливости, сдержанности и отваги, – внезапно оказывается членом местного клуба белых расистов, а в прошлом – участником Ку-Клукс-Клана.
На протяжении трехсот с небольшим страниц героиня будет пытаться то принять и осмыслить новую картину мира, то спрятаться от нее в сладкие детские воспоминания, то искать спасения в бегстве и отрицании всего, что было для нее свято. Как результат этих сумбурных, слабо сочлененных между собой метаний Джин-Луиза осознает, что любить и боготворить – не одно и то же, что любить вполне возможно даже того, с кем жгуче не согласен, что не стоит выходить замуж из детской сентиментальности и что будущее ее лежит далеко за границами округа Мейкомб. И хотя некоторая часть этих выводов станет для читателя полной неожиданностью (юная Харпер Ли еще не была таким чемпионом по выстраиванию характеров и мотиваций, каким стала впоследствии), картинка в целом сложится. Тусклая и пыльноватая, как пересушенная алабамская почва, но довольно цельная.
Если бы не «Убить пересмешника» – по-настоящему великий роман, без преувеличений составивший эпоху в американской литературе, – «Пойди поставь сторожа» прямо из типографии тихо отправился бы куда-нибудь в третий ряд «южной прозы», где и был бы благополучно забыт. Теперь же ему предстоит вечно прозябать в тени блестящего собрата, своим несовершенством и незрелостью выгодно оттеняя и подчеркивая его красоту. Грустная участь и, пожалуй, серьезная ошибка американского издателя и самой восьмидесятидевятилетней писательницы. В третьем ряду, под толстым слоем пыли этому роману было бы комфортнее.
Гилберт Кийт Честертон
Бэзил Хоу
[116]
В отличие от «Пойди поставь сторожа» Харпер Ли, юношеский и тоже никогда прежде не публиковавшийся роман Гилберта Кийта Честертона «Бэзил Хоу» представляет интерес вовсе не только для касты фанатов (да и есть ли она – эта каста фанатов Честертона? Если да, то определенно не в России). На этом небольшом (впрочем, все романы этого автора невелики) тексте лежит тот же отсвет чудесной свежести и оптимизма, что и на всех остальных честертоновских творениях, – пожалуй, даже в чуть более чистом, концентрированном виде.
Троица красавиц-сестер – Кэтрин, Маргарет и Гертруда – отдыхают на приморском курорте, где знакомятся с долговязым молодым человеком, взявшим на себя непростую роль светского шута, – Бэзилом Хоу. Между Бэзилом (неуверенным в себе и болезненно застенчивым – собственно, отсюда и шутовская личина) и рыжеволосой Гертрудой (хулиганкой и сумасбродкой, но с добрым сердцем) завязывается нечто вроде полудетского романа, однако им приходится расстаться – для того, чтобы встретиться снова через шесть лет и вот тогда уже полюбить друг друга по-настоящему. Незатейливый сюжет, герои, похожие скорее на театральные маски, чем на живых людей, преувеличенно чинные викторианские мизансцены (вот герои на манер кэрролловской Алисы отправляются на лодочную прогулку, вот пьют чай, вот кружатся на балу, а вот шепчутся в оранжерее) – то ли вопреки всему этому, то ли благодаря, но роман Честертона буквально источает теплый и радостный свет невинности, уюта и какой-то особой, глубоко укорененной надежности.
В России Честертона знают преимущественно как автора рассказов о патере Брауне, в которых в свою очередь тоже ценят по большей части детективную канву, мало задумываясь о лежащей в ее основе философии. Католик и воинствующий (ну, насколько мог воинствовать такой толстый и добрый человек) христианин, Честертон относился к радости и счастью не как к результату везения или временному состоянию души, но как к осознанному и целенаправленному выбору, как к почетному долгу истинно верующего человека. Его радость (а все его книги – и «Бэзил Хоу» не исключение – буквально пропитаны радостью) – это результат напряженной внутренней работы, постоянного поиска возможностей и способов ощущать себя счастливым и делиться этим чувством с читателем. Любой текст Честертона – наглядное пособие по противостоянию меланхолии и тоске, своего рода портативный заряд тепла и света, и нет ничего удивительного в том, что у двадцатилетнего писателя выработка этих субстанций шла с особой интенсивностью. Словом, «Бэзил Хоу» – отличное подспорье для всех загрустивших и впавших в уныние нашей бесконечной и, честно говоря, довольно безрадостной осенью. Крошечная батарейка, которую можно носить в кармане и греть об нее руки.
Ромен Гари
Вино мертвецов
[117]
Не публиковавшийся прежде роман великого француза Ромена Гари (урожденного Романа Кацева, прославившегося также под именем Эмиль Ажар, – единственного писателя, удостоенного Гонкуровской премии дважды), «Вино мертвецов» с блеском завершает наш хит-парад публикаций юношеской прозы, принадлежащей перу знаменитых впоследствии авторов. Созданный писателем в возрасте двадцати четырех лет и многие годы ждавший своего часа в архиве его тогдашней возлюбленной – шведской журналистки (в порыве чувств при расставании Гари преподнес ей свою неизданную рукопись в подарок), этот текст разительным образом отличается от всего, что ассоциируется у нас сегодня с его именем. И хотя исследователи (ясное дело, неизвестный прежде роман Гари немедленно стал объектом многочисленных ученых штудий) склонны усматривать в нем многочисленные параллели с его позднейшим творчеством, но, пожалуй, заметны эти параллели будут только им одним – ни в одной из своих последующих книг писатель не пускается в такой откровенный, бескомпромиссный и фантасмагорический dance macabre.
В сущности, «Вино мертвецов» – не роман с единым выстроенным сюжетом, но набор зарисовок, собранных на образ главного героя как на живую нитку (в данном случае эпитет «живая» уместен как никогда). Некто Тюлип, пьянчуга и бездельник, вечером засыпает на кладбище, после чего проваливается в странное подземелье, где обитает множество оживших мертвецов. Скитаясь от одного склепа к другому, Тюлип становится свидетелем самых разных сцен – от семейных размолвок до ловли опарышей и от сентиментальных сожалений по поводу поражения в первой мировой войне (один из встреченных Тюлипом покойников оказывается немецким генералом) до приставаний невезучей шлюхи-самоубийцы.
Инфернальный антураж не выглядит пугающим – скорее уж смешным и гротескным, а многочисленные литературные ассоциации – от «Короля-Чумы» Эдгара По и кэрролловского зазеркалья до «Никогде» Нила Геймана и, если угодно, «Мира и хохота» Мамлеева – делают его окончательно понятным и «ручным». Ничуть не оригинальное («Вино мертвецов» настолько органично вписано в европейскую литературную традицию макабра, что при всей своей формальной новизне кажется странно знакомым), оно при этом обладает обаянием архетипического и – извините за штамп – несет на себе следы выдающегося авторского потенциала. Пока не великая проза, но вполне весомое ее обещание.
Памела Линдон Трэверс
Московская экскурсия
[118]
Западные писатели левых убеждений исправно посещали Советский Союз в двадцатых и тридцатых годах, встречались со Сталиным и по большей части приходили от «красной империи» в восторг. Герберт Уэллс, Ромен Роллан, Бернард Шоу, Андре Жид, Лион Фейхтвангер – вернувшись домой, все эти титаны духа сочувственно рассуждали о радости освобожденного труда, о всеобщем энтузиазме, о равноправии женщин, о новом быте, о пролетарском искусстве, о мудрости Отца народов и тому подобных вещах.
В этом ряду Памела Трэверс, известная миру главным образом книгами о Мэри Поппинс, выглядит вопиюще неуместно. Не титан духа и вообще не знаменитый писатель, немного актриса, немного журналистка, немного бездельница, отчасти дурочка (ну, во всяком случае, носительница соответствующей маски) и уж точно не коммунистка, в 1932 году Памела Трэверс отправилась в Советскую Россию из чистого любопытства, и не по официальному приглашению, а по путевке Интуриста. В отличие от ее куда более именитых (и куда более предвзятых) коллег, она слабо себе представляла, куда едет, и, возможно, именно поэтому написанная Трэверс книга сегодня оставляет впечатление куда более ясное и живое, чем принужденные, изобилующие недомолвками и самогипнозом воспоминания Роллана или Шоу.