Мишель Уэльбек
Карта и территория
[98]
Француз Мишель Уэльбек – из числа авторов, в общем, не предполагающих читательской любви. Уважение, интерес, даже некоторая моментальная очарованность – конечно, но вот любовь – едва ли. Трудно представить себе человека, который в трудную минуту жизни захочет взять с полки «Элементарные частицы» или, хуже того, «Платформу», усесться поудобнее в кресло и, отрешившись от забот, во что-то там погрузиться. Блестяще умные, утомительно серьезные и головокружительно мрачные книги Уэльбека подчеркнуто не стремятся залезть читателю в душу, не претендуют на роль «друзей и советчиков» и вообще всеми способами держат дистанцию.
В этом смысле «Карта и территория» представляет собой разительный контраст со всеми предыдущими текстами автора. При формальном сохранении всех фирменных примет уэльбековской прозы, эта книга демонстрирует нечто принципиально новое: незлой юмор, мудрое смирение и даже – страшно сказать – некоторый оптимизм.
В центре романа – судьба художника Джеда Мартена, или, вернее, его творческая биография. Внимательно, с поистине искусствоведческой дотошностью Уэльбек прослеживает артистическую эволюцию героя от фотографирования металлических предметов и географических карт (собственно, отсюда картографический образ в заглавии) через станковую масляную живопись к полубезумным видео-инсталляциям на тему противостояния природы и цивилизации. И это, собственно, всё: ни удушливого порнографизма прежних уэльбековских книг, ни сложных метафор, ни зловещих пророчеств. В какой-то момент Уэльбек развлечет читателя детективом, но и тот на поверку окажется обманкой – изящной виньеткой, не более. В середине романа на авансцене ненадолго появятся сам лично Мишель Уэльбек (Джед Мартен закажет ему статью для своего каталога, а после напишет портрет писателя) и его друг – писатель Фредерик Бегбедер, оба – до невозможности смешные, трогательные и правдоподобные. И хотя все персонажи в финале умрут (некоторые – довольно ужасным и драматическим образом, другие – вполне мирно, от старости, в окружении родных и близких), это обстоятельство никого не сможет всерьез огорчить.
Конечно, «Карта и территория» – очень уэльбековский роман, со всеми его непременными чертами и особенностями. Есть в нем и аутичный, отстраненный герой, и прекрасная благородная женщина, готовая дать возлюбленному больше, чем тот способен принять и оценить (к слову сказать, на сей раз – русская), и предсказание скорого конца европейской цивилизации, и даже немного кровищи с расчлененкой. Однако всё это залито не пурпурно-кровавыми отблесками последнего мирового пожара, а мягким предзакатным золотом. Да, герой аутичен – но он художник, и в этом смысл его жизни. Да, женщина одинока – но по-своему счастлива. Да, сегодняшняя Европа обречена, но на ее месте еще может прорасти что-то новое – живое и настоящее. А расчлененка… Ну, да – расчлененка, но не пугающая, а скорее декоративная, муляжная.
Щемящее умиление плавным и закономерным упадком заменяет на сей раз Уэльбеку его привычные эсхатологические кликушества, а сочувствие и ирония приходят на смену отторжению и желчной злобе. И да – возможно, именно с этой книгой – первой у Уэльбека – читателю правда захочется устроиться поудобнее в кресле и, отрешившись от забот… Ну, вы знаете – не мне вам рассказывать. А там ведь и до любви недалеко.
Покорность
[99]
Народная молва (удивительный случай – фактически еще до выхода романа в России вокруг него успела сложиться целая мифология) рисует «Покорность» Мишеля Уэльбека эдаким ярким антиисламским памфлетом – не то продвинутым вариантом «Мечети Парижской Богоматери» Елены Чудиновой, не то художественным аналогом «Ярости и гордости» Орианы Фаллачи. И то, и другое категорически неверно: с «Мечетью» «Покорность» роднит, пожалуй, только место действия, а с «Яростью и гордостью» и того меньше – разве что известная бессюжетность (Уэльбек никогда не тяготел к крутому романному экшну, но в этот раз он и вовсе склоняется к жанру трактата). Поэтому надеяться, что «сейчас он им ка-а-к врежет», определенно не стоит – сведение счетов с исламом не входило в планы Уэльбека.
Вообще закрепившаяся за писателем репутация яростного исламофоба не вполне справедлива. Ислам ему и в самом деле не нравится, но, как говорится, ничего личного – мусульмане неприятны ему в том же примерно смысле, что и жучки-древоточцы или, например, затяжные ливни: никто же не будет всерьез ненавидеть паразитов или дождь. Гораздо большие претензии у писателя вызывает европейская цивилизация, в ее нынешнем виде точнее всего описываемая строчкой известной песни группы «Аукцыон»: «Не за что биться, нечем делиться». Вот об этом-то печальном увядании, о старческом равнодушии к себе и собственным ценностям и идет речь в «Покорности».
Главный герой романа, сорокачетырехлетний Франсуа, преподает литературу в Сорбонне, изредка спит со своими студентками, изучает творчество Гюисманса и в целом мало отличается от типового уэльбекова протагониста – та же драматическая неспособность любить и быть любимым, та же внутренняя опустошенность и одиночество. Жизнь Франсуа предсказуема и беспросветна, однако в какой-то момент оказывается, что она не так устойчива, как кажется ему самому. В стране проходят президентские выборы (действие романа отнесено в недалекое будущее – в 2022 год), во втором туре все центристские силы объединяются против ультраправых – и к власти законным, демократическим путем приходит президент-мусульманин. Приоритет новой власти – нравственность и образование (девочкам оно вообще ни к чему, мальчики обойдутся исламским), и очень скоро Франсуа обнаруживает, что Сорбонна, получившая щедрейшее финансирование из Саудовской Аравии, теперь исламский университет, и, соответственно, преподавать в нем могут только мусульмане. Оставшись без работы, Франсуа на некоторое время погружается в депрессию, подумывает о самоубийстве, мечется по стране в поисках чего-то способного вернуть ему смысл существования, но в один прекрасный момент понимает, что так называемые устои европейской цивилизации, за которые он пытается цепляться, давно не способны выдержать вес его души – да что там, хоть какой-нибудь вес вообще. И решение – вступить на путь покорности и перестать противиться сложившимся обстоятельствам – приходит само собой…
Мишель Уэльбек – тот еще оптимист, но безысходность, которой веет от его нынешнего романа, всё же вызывает некоторый шок. Если в «Карте и территории» европейский мир тихо угасал, нежась в закатных лучах остывающего солнца, то в «Покорности» писатель с медицинской бесстрастностью фиксирует факт его смерти. То, что некогда нас объединяло, сегодня мертво и истлело, и никакие сыр и вино, никакие Ницше с Гюисмансом (в образе специалиста по Ницше к Франсуа приходит его персональный демон-искуситель – новый ректор исламской Сорбонны) не способны отменить этого события. Ислам в таком контексте не гробовщик и тем более не убийца, а всего лишь мусорщик – он просто выметает иссохшие останки старой Европы. Не уничтожает, но заполняет собой образовавшийся на ее месте вакуум. Тон Уэльбека вроде бы совсем не алармистский, и в некотором смысле от этого еще страшнее. Его ледяная уверенность не просто в неизбежной гибели привычного мира (это бы еще куда ни шло), но в том, что гибель эта, по сути, уже состоялась и никому нет до нее дела, способна любому человеку обеспечить депрессию почище, чем у Франсуа.
Чеслав Милош
Долина Иссы
[100]
Поэзия – дитя языка, поэтому полюбить поэта по-настоящему могут, как правило, лишь его соплеменники; остальным приходится почтительно полагаться на чужое мнение. Именно такая судьба постигла в России величайшего польского поэта XX века Чеслава Милоша. Мы, конечно, знаем, что Милошем восхищались нобелевские лауреаты Бродский и Транстрёмер, что в 1980 го-ду ему самому была присуждена Нобелевская премия по литературе, что его стихи входят в золотой фонд польской поэзии наряду с текстами Мицкевича, Словацкого и Шимборской. Однако для настоящей эмоциональной привязанности всех этих суховатых фактов, согласитесь, мало. Впервые опубликованный по-русски автобиографический роман «Долина Иссы» дает нам шанс восполнить этот пробел и поверх языковых препонов установить с автором отношения персональные и близкие, основанные на собственных, а не заемных, впечатлениях.
Несмотря на то, что сам Милош именовал свою книгу романом, о жанровой принадлежности этого текста можно поспорить. Медленный, эпически многоплановый текст «Долины Иссы» растекается в разные стороны, образуя, подобно реке, десятки рукавов и русел. Множество этих потоков, речушек и ручейков формируют полный, целостный и самодостаточный мир, который категорически отказывается выстраиваться вдоль классической романной магистрали «пролог-эпилог». Да и центральная фигура книги – девятилетний Томаш, мальчик из польско-литовской шляхетской семьи, оказывается не столько главным героем романа, сколько смысловой осью, вокруг которой весь этот странный, удивительно живой мир вращается.