Джеффри Евгенидис, как ни крути, писатель такого масштаба, что, даже взявшись за очевидно (и осознанно) банальный материал, он порождает нечто заведомо выходящее за его рамки. Ни в какой момент не опускаясь до открытой ностальгии по студенческой юности и не пытаясь снисходительно посмотреть на своих юных героев сквозь призму собственной ироничной многоопытности («они-такие-маленькие-это-всё-быстро-пройдет»), Евгенидис ухитряется максимально полно воссоздать атмосферу юности – с ее интеллектуальной перенасыщенностью, с предельной обостренностью всех чувств и переживаний, с трагическим ощущением непреложности любого выбора, со свободой, серьезностью, одиночеством, любовью и неприкаянностью.
Получившаяся в результате картина оказывается на редкость универсальной и общечеловеческой: заменив несколько имен и географических названий, российский университетский выпускник любого года узнает себя в тексте Евгенидиса с той же легкостью, что и выпускник Йеля, Дарема или Сорбонны. Таким образом, не в полной мере оправдывая ожидания американских читателей на очередное глубинное прозрение в том, что касается их специфически американской жизни, Евгенидис, как и положено, предлагает нечто неизмеримо большее – идеальную, вневременную и внепространственную матрицу романа о юности и любви, простую, традиционную и величественную одновременно.
Донна Тартт
Щегол
[106]
Про «Щегла» Донны Тартт говорят все. Еще не выйдя из типографии, роман стал главной сенсацией ярмарки «Non-fiction», блондинки в кафе вовсю рассказывали подружкам, что оформили на «Щегла» предзаказ в интернет-магазине, а рецензии на него больше напоминали стихотворения в прозе, причем преимущественно оды. Источаемое книгой сияние оказалось настолько ярким, что погреться в его лучах довелось даже героической переводчице Анастасии Завозовой, в рекордные сроки (меньше, чем за год) сделавшей перевод трудного восьмисотстраничного романа на русский, да еще и в свободное от основной работы время.
В таких вещах стыдно сознаваться, но у меня массовый восторг всегда вызывает недоверие пополам с раздражением, причем, увы, не в отношении восторгающихся, но в отношении самого объекта. Однако отшелушив эти недостойные чувства и преодолев внутреннее сопротивление, следует признать: «Щегол» Донны Тартт – действительно хороший, очень хороший роман. На мой вкус, не настолько совершенный, как ее же «Тайная история» (в свое время прошедшая у нас почти незаметно), но всё равно замечательный – просторный, многолюдный, живой и в то же время стройный, а главное – невероятно плотный, полностью лишенный обычной для текстов такого объема рыхлости и ощущения «а-вот-тут-можно-бы-и-покороче». И хотя сравнение с Диккенсом, уже успевшее стать в отношении Тартт общим местом, пожалуй, избыточно упрощает дело, «Щегол» наглядно демонстрирует, что большая литература жива-живехонька, а все, кто думает иначе, просто не умеют читать.
История тринадцатилетнего Тео, дождливым весенним утром отправившегося с мамой на выставку голландской живописи и ставшего в одночасье и жертвой теракта, и сиротой, и преступником, – из числа тех историй, которые обладают способностью отыскивать дорогу к сердцу любого читателя. Кто-то прочитает ее как приключенческий роман: находясь в состоянии полнейшего шока, Тео выносит из разгромленного музея полотно одного из малых голландцев (собственно, картину «Щегол»), и это событие запускает в его жизни цепочку событий полудетективного характера. Для кого-то это будет история про наркотики, мужскую дружбу и посттравматический синдром. Кто-то увидит рассказ про детскую любовь, переросшую в странное взрослое чувство. Отношения Тео и рыжеволосой Пиппы, с которой он встретился взглядом за секунду до взрыва, и правда отдают Диккенсом (неслучайно в самом имени девочки зашифровано имя героя диккенсовских «Больших надежд»), но даже и без этого они вполне способны пополнить копилку самых странных и нежных любовных сюжетов мировой литературы.
Если же говорить обо мне, то для меня «Щегол» – это в первую очередь болезненно точный рассказ про маленького мальчика, который потерял маму и у которого из-за этого всё в жизни пошло наперекосяк. Чего скрывать, главы, в которых Тео вечером после взрыва, чудом выбравшись из разрушенного музея, сидит один дома и, постепенно теряя надежду, ждет, что мертвая мама всё же вернется, моет посуду, чтобы ее порадовать, и дергается от каждого телефонного звонка, я читала дважды – сначала по-английски, потом по-русски, и оба раза с неизменным волнением.
Однако если всё же вернуться к расточаемым «Щеглу» восторгам, то возникает вопрос: почему именно эта книга вызвала сегодня такой мощный резонанс в стране, где интерес к чтению, судя по цифрам продаж, пикирует со скоростью сбитого бомбардировщика? Гипотез можно придумать много, но мне кажется, что дело тут не столько в самом романе, сколько во времени вокруг нас. Зимой спрос на теплые вещи возрастает, а все мы знаем, что нет лучшей защиты от непогоды, чем большой, сложный и увлекательный роман. Роман, в который можно завернуться, как в теплое одеяло, и на несколько дней (а если повезет, то и недель) забыть обо всем на свете; список того, о чем хотелось бы забыть, каждый волен составить по своему вкусу. И в этом качестве «Щегол», конечно, подходит идеально: внутри него притаился и дышит целый мир, в который можно безнаказанно уйти, тихонько притворив за собой волшебную дверцу – чтобы не тянуло с улицы морозом.
Арундати Рой
Бог мелочей
[107]
Букероносный роман индийской писательницы Арундати Рой «Бог мелочей» (последний раз он издавался по-русски в 2005 году) рифмуется с другим романом Донны Тартт, «Маленький друг», темой детской смерти. Не мальчик, а девочка, не повешен, а утонула, не на американском, а на индийском юге – но эффект, в сущности, тот же: на месте трагедии вздувается колоссальный пузырь горя и ненависти, и, когда он лопается, вместе с ним рушится целый мир.
Восьмилетним близнецам Эсте и Рахели Бог послал одну душу на двоих: сколько бы брат с сестрой ни дрались, сколько бы ни ссорились в течение дня, ночью они всё равно заснут обнявшись, в одной постели. Их гордая мать, красавица Амму, вернулась в родительский дом после неудачного брака и травматичного развода. Теперь ей и ее детям приходится жить в семье брата, с высоко поднятой головой принимая попреки и неодобрение многочисленной родни: девушкам из хороших семей керальских христиан не пристало разводиться и возвращаться под родительский кров. Но еще меньше девушкам из хороших семей пристало влюбляться в людей низкой касты – а именно это в конечном счете случается с Амму. Теперь катастрофа – не более, чем вопрос времени, и когда с маленькой племянницей Амму, английской кузиной Эсты и Рахели, произойдет несчастный случай, повествование гоночным болидом понесется к своей трагической развязке: дети будут разлучены, невинные погибнут, виновные избегнут наказания.
Развернутый от конца к началу (читатель с первых страниц знает, что произойдет с героями, но смотрит на них словно бы сквозь толщу воды, не в силах окликнуть или предостеречь), единственный роман Арундати Рой – это одновременно и роман воспитания, и восхитительная этнографическая проза, и социальная драма, и один из самых душераздирающе-пронзительных текстов, написанных по-английски за последние пару десятилетий. Ну, и конечно же отдельного упоминания достоин блестящий перевод Леонида Мотылева – пожалуй, лучшее из всего, сделанного мастером, за вычетом разве что «Стоунера».
Антония Байетт
Обладать
[108]
Если ставить книгам оценки исключительно за интенсивность читательского удовольствия, то «Обладать» Антонии Байетт имеет шанс получить одиннадцать по десятибалльной шкале. Если вам повезло и вы этот роман не читали, вам остается только позавидовать.
Композиция романа – две вложенные друг в друга концентрические окружности. Центральная – это история любви двух выдуманных Антонией Байетт поэтов викторианской эпохи, титана духа Рандольфа Генри Падуба и загадочной затворницы Кристабель Ла Мотт. Их странные, болезненные и пылкие отношения (любовь не столько мирская, сколько рыцарская, куртуазная, интеллектуальная) долгое время остаются вне поля зрения исследователей, покуда однажды, уже в наши дни, молодому и не слишком удачливому филологу-падубоведу Роланду Митчеллу и его коллеге, специалисту по творчеству Ла Мотт, Мод Бейли не попадается на глаза пачка старых писем. Погружаясь в перипетии сложного любовного многоугольника (у Падуба имеется жена, добродетельная зануда Эллен, у Кристабель – возлюбленная и компаньонка Бланш), Мод и Роланд с удивлением понимают, что они и сами причудливым образом вплетены в тот давний сюжет. Однако они не единственные, кто стремится присвоить, сделать своим, обжить (и в научном, и в эмоциональном смысле) этот заповедный кусок прошлого: помимо Роланда и Мод, на него претендуют и научный руководитель Роланда Аспидс, и Беатрис Пуховер – специалист по Элен Падуб (сама непроизвольно берущая на себя ее роль), и американский исследователь (а по совместительству маньяк-коллекционер всего связанного с Падубом) Мортимер Собрайл… Их интриги, их страсть, взаимная ревность и нестойкие альянсы становятся внешним кругом, отражающим и преломляющим сердцевину романа – историю Рандольфа и Кристабель.