в каком случае. Вы можете совершенно не знать никакой акустики и не иметь никакого представления о воздушных волнах, в результате которых состоялось слушание вами симфонии, и – все-таки прекрасно понимать музыку и глубоко разбираться в этой симфонии. А иначе слушать и понимать музыку могли бы только физики. Или, может быть, вы думаете, что слушая симфонию, вы слышали то, как воздушные волны действуют на вашу барабанную перепонку, как отсюда возникает известное нервное возбуждение, которое передается в мозг, и какими именно процессами ваш мозг реагирует на это восприятие симфонии? Нет, вы не имеете никакого права так говорить. Для восприятия данной симфонии и для ее оценки совершенно неважно, знаете ли вы о существовании у вас барабанной перепонки, знаете ли что-нибудь о функциях мозга. Да и вообще здесь совершенно неважно, есть ли мозг на самом деле или его нет. А иначе слушать и понимать музыку могли бы только анатомы и физиологи. Конечно, вам ничто не мешает заниматься мозговыми рефлексами при слушании симфонии. Но это будет значить только то, что вы нам будете рассказывать не о музыке и не о симфонии, а читать лекцию о физиологии мозга и нервной системы.
Так что же, в конце концов, вы слышите в вашей симфонии? Воздушные волны отпали. Это – физика и акустика, но не переживание симфонии. Своих физических органов, при помощи которых вы слушаете симфонию, вы тоже при слушании самой симфонии, не знаете и не принимаете во внимание. Это – анатомия человека, а не симфония. Своего мозга в момент слушания симфонии вы тоже не видите; а, если вы его и видели, то это значит, что вы занимались бы вовсе не слушанием симфонии, а рассматриванием собственного мозга. Или, может быть, вы слышите свои собственные переживания симфонии? Неправда. Вы слышите не свои переживания симфонии, а самое симфонию. При переживании симфонии у вас может болеть живот. Рассуждая чисто психологически, в этом случае при слушании и оценке музыки, вы должны были бы анализировать и свои переживания больного желудка. И тогда тоже слушать и оценивать музыку могли бы только психологи. Или, может быть, при слушании симфонии вам представляется творческий процесс, который привел композитора к созданию этой симфонии? Неправда. Симфония писалась, может быть 20 лет, а вы никаких 20-ти лет здесь не слышите, а если и слышите, то, значит, вы занимаетесь не изучением самой симфонии, но наукой об этой симфонии, т.е. историей музыки. Тогда, выходит дело, что симфонию могут слушать только одни историки музыки. Наконец, может быть, вас интересует при слушании этой симфонии ее структура, ее оформление, ее разделение на части, ее идейное содержание? Неправда. Тогда выходило бы, что только одни теоретики музыки и могут слушать вашу симфонию, а никто другой уже не может.
Ясное дело: симфония есть то, что вы реально слышите – простейшая, самая непосредственная слышимость, не тупая, не безотчетная, но в совокупности всех своих реально слышимых моментов, когда они сливаются в одно целое, – вот в чем основа всего, и вот без чего невозможно никакое другое отношение к вашей симфонии. Если вы хотите знать, какие воздушные колебания создают данный тон или данный интервал, вы сначала должны услышать этот тон и этот интервал, а уже потом будете говорить об его физической основе, иначе, о физической основе чего же именно вы будете говорить? Вы рассуждаете о нервных и мозговых процессах, сопровождающих слушание музыки. Но это возможно только тогда, когда вы уже услышали эту симфонию. И если вы ничего не слышали из самой симфонии, то какие же, собственно, мозговые нервные реакции вы будете изучать? Сначала вы слушаете музыку, а уже потом, или, по крайней мере, в течение этого слушания, физиолог будет изучать ваши нервные и мозговые процессы. Итак, симфония есть то, что вами реально слышится и то, что вами реально осмысливается; все остальное возможно только при этом условии.
Если мы учтем все эти простейшие и очевиднейшие факты слушания и оценки музыки, мы можем понять и то, почему здесь должна идти речь об идеализированных объектах, получаемых в результате предельно проводимой абстракции. Реально слышимая симфония абстрактна потому, что мы принуждены были отделить от нее всякую физическую, всякую физиологическую, всякую психологическую и даже всякую социологическую субстанцию. Слушая симфонию, мы слушаем не то, в чем и где она воплощается, а слушаем ее самое. Поэтому, отвлекаясь от всех субстанций, в которых симфония воплощается, мы, конечно, совершаем акт абстракции; и абстракция эта окончательная, предельная. Далее, в результате такой абстракции мы, конечно, получили некоторого рода специфический объект, т.к. мы слушали не себя самих, а музыку; и т.к. процесс слушания музыки не есть процесс нашего субъективного создания этой музыки, то музыка есть объект. Наконец, поскольку этого объекта мы не нашли ни в одной из перечисленных субстанций (хотя реально она ими только и создается), а нашли его только в области предельно абстрагирующего мышления, то музыка есть не просто объект, но еще и идеализированный объект. Итак, если уж добиваться во что бы то ни стало того объекта, который мы реально слышим в музыке, то это есть только идеализированный объект предельно абстрагирующего мышления и переживания. Конечно, это нисколько не значит, что такой музыкальный объект создается нами же самими и что он есть именно мы же сами, наше мышление или наше переживание. Столяр делает скамейку; но это нисколько не значит, что скамейка – это и есть сам столяр.
Не иначе обстоит дело и в фонологии. Конечно, реально слышимых нами звуков и реально произносимых нами звуков, можно сказать прямо, бесконечное число. Их признаков, их оттенков, их комбинаций – тоже бесконечное число. И, тем не менее, когда вы мне сказали простую фразу: «сегодня хорошая погода», я сразу ее понял, не изучая никакой физики, никакой акустики, никакой анатомии, никакой физиологии и вообще никакой науки. Все бесконечное число звуковых оттенков, которые я мог бы установить при научном подходе к человеческой речи, все это мгновенно пропало, и я просто понял только одно, а, именно, что сегодня хорошая погода. Для понимания такой фразы не нужно и языкознания; не нужно знать, что такое подлежащее и сказуемое, что такое морфология и синтаксис и т.д. и т.д., для этого не нужно даже и быть грамотным. Вот, что значит фонема как идеализированный объект. Наивысшая абстрактность идеализированного объекта смыкается здесь с максимальной конкретностью соответствующего чувственного восприятия.
Однако, тут же мы начинаем чувствовать и всю ограниченность аксиом конструктивной