только закулисную роль. Также нельзя сказать, что и всякое предложение есть отражение действительности, т.к. иначе не существовало бы ложных или лживых предложений. Очевидно, для грамматического предложения важен прежде всего не объективирующий, но только тетический акт, т.к. предложение – гораздо больше, чем отражение действительности: оно есть сознательное общение одного действительного субъекта с другим, т.е. в той или иной мере, воздействие на действительность и ее переделывание.
Некоторые структуралисты, чрезмерно увлекаясь «логикой без смысла» и «лингвистикой без значения», приводят известный пример Л.В. Щербы «глокая куздра будганула бокренка». Пример этот в русском языке семантически бессмыслен, но грамматически есть правильно построенное предложение. Делать из этого предложения вывод о том, что грамматика не нуждается ни в какой семантике, является не чем иным, как безответственной демагогией. Грамматическая правильность предложения, правда, не заключается в такой семантике составляющих его слов, которая бы соответствовала какой-нибудь реальной действительности. Но она, несомненно, нуждается в том, чтобы мы знали что такое субъект предложения, что такое его предикат, что такое его дополнение и т.д. Другими словами, грамматическая правильность предложения нуждается не в объективирующих, но прежде всего в тетических актах. А семантический акт относится именно к тетическим актам, представляя собою только их более формальную сторону.
Наконец, и вся область конструктивной сущности является в последнем счете областью прежде всего тетических актов, которые, правда, не существуют без объективирующих и всех прочих актов живого человеческого мышления, но, тем не менее, не сводятся на них и требуют особого изучения.
Недостаточность семасиологических аксиом
После всего этого выяснения семасиологической аксиоматики фонемы, всякий, кому дороги объективно-реальные, например, личные, общественные или исторические функции языка, несомненно будет недоволен все же их слишком большой абстрактностью. Хотя мы и пришли к таким категориям как фонологический принцип, метод или закон, мы все же все время оставались в области теории значения. Значение как цельного слова или группы слов, так и отдельных звуков, – необходимый этап всякого анализа фонемы. Но может ли он быть окончательным? Нужно исходить из того реального языка, который уже не является ни языком в смысле де Соссюра, ни речью в понимании того же лингвиста. Нужно иметь в виду, что то, в чем объединяются «язык» и «речь», это тот конкретный текст, устный дли письменный, в котором уже невозможно противопоставлять «язык» и «речь» или «речь» и «язык». Можно сказать, что в таких реальных текстах, при помощи которых мы общаемся друг с другом, мы вовсе не оперируем только одними значениями слов, но обязательно цельными словами, и даже не словами, а цельными словосочетаниями бесконечно разнообразных типов. Что является значением слова, об этом может судить, если уже не лингвист, то, по крайней мере, человек грамотный, способный пользоваться словарями. Но ведь и неграмотные люди, не знающие о существовании словарей, тоже ведь как-то общаются между собою, разумно или неразумно, т.е. общаются, во всяком случае, как сознательные существа, интуитивно хорошо понимающие значение употребляемых слов, но не отдающие себе никакого отчета в существовании такого значения или, тем более в семантических типах даже самых обыкновенных слов. Ясно, поэтому, что хотя мы и заговорили о методическом или системном функционировании значения, мы все же оставались до сих пор только в пределах самого же значения.
Больше того. Мы дошли до необходимости конструировать особую семантическую предметность, которая, как и всякая смысловая предметность, сознательно противопоставлена нами объективно-реальной предметности. Собственно говоря, из пределов этой чисто семантической предметности мы и не вышли, да и не могли выйти, поскольку речь шла у нас только о соединении аксиом знака с аксиомами конструктивной сущности. Эту семантическую предметность мы, правда, разработали так, чтобы она не оставалась замкнутой в себе и чтобы она обладала, так сказать, орудиями своей возможной деятельности в объективно-реальном мире. Эта семантическая предметность превратилась у нас как бы в некоторый смысловой заряд будущих объективно-реальных оформлений и воплощений. Но этот смысловой заряд фонемы до сих пор у нас все еще как бы не произвел выстрела в объективную реальность. Те акты полагания, которые мыслятся в таких категориях как принцип, метод или закон, являются пока все еще только мысленными. Им не хватает укорененности в объективно-реальном мире.
В литературе по логике иной раз употребляются термины, которые, может быть, удобно было бы применить к такого рода смысловым образом заряженной семантической предметности, но которые отнюдь еще не говорят относительно объективно-реальной внедренности и результатах этих смысловых зарядов. Так говорили, например, о тетическом акте, о котором можем говорить и мы, желая подчеркнуть исключительно только смысловой характер семантического полагания (thesis – «полагание»). Можно также говорить о политетических («множественно полагающих»), синтетических («единовременно», или «цельно полагающих»), номотетических («закономерно полагающих») и т.д. и т.д. актах. Всякая такая терминология будет для нас очень удобна как раз ввиду того, что она рисует смысловой заряд фонемы, но не рисует, так сказать, ее выстрела в объективную реальность. Говорили в этом же смысле о понятии как проблеме, о понятии как гипотезе, о понятии как о чистой возможности и т.д. и т.д. В этой области особенно много упражнялись старые неокантианцы. И поскольку они рисовали чисто смысловую сторону мышления и науки, они были совершенно правы, и не только правы, но даже намного превосходили других идеалистов, не бывших в состоянии выйти за пределы слишком уж устойчивых категорий и за пределы слушком уж неподвижных, метафизически изолированных понятий. Тут неокантианцы, несомненно, внесли живую струю в обработку тех категорий, которыми работает реальная наука. И все же, в конце концов, неокантианство оставалось абсолютным идеализмом, не будучи в состоянии выйти на широкие просторы объективной реальности и аристократически боясь замараться этой слишком уж реальной и слишком уж материальной действительностью объективно данных фактов. С их точки зрения, нужно было говорить не о «данностях», но обязательно только о «заданностях». Мы не имеем никакой нужды отвергать момент заданности в понятии фонемы. Этот момент в ней вполне ощутительно присутствует. Но зато тут же возникает потребность, конечно, говорить и о данностях живого человеческого опыта и о функционировании фонемы в живом человеческом общении. Но тогда возникает еще одна область аксиом, далеко выходящая за пределы только одной семасиологии. О ней нам и остается говорить.
5. Обратное отображение сознания в действительность
Аксиома самодвижения
Итак, после анализа всех смысловых элементов фонемы, перейдем к реальному потоку живой человеческой речи и будем рассматривать уже не самое фонему, а то, что она порождает, объективно-реальный результат ее смысловых функций,