вещей. Теперь уже давно все научные работники хорошо знают, что определенная раздельность вещей, хотя и создает некоторого рода раздельность их идей, но эта раздельность идей – не та, что раздельность вещей. Философская теория отражения тоже давно покинула эту почву рационалистической метафизики и тоже понимает отражение вещей не буквально, но в смысле очень сложных функциональных отношений. Та фонема, которая является результатом специфического функционирования звука в человеческом сознании и мышлении, тоже вовсе не является буквальным повторением и воспроизведением соответствующего подлинника. Сознание не только отражает действительность, но и переделывает ее; а потому фонемы только очень редко дают буквальное воспроизведение действительности и чаще воспроизводят ее весьма своеобразно, а, иной раз, даже и неузнаваемо. Это тем более нужно иметь в виду, что и сама звуковая действительность, отражаемая в фонемах, отнюдь не всегда является такой уж расчлененной и такой уж систематической.
Живая человеческая речь, как мы об этом уже много раз говорили, является весьма трудно расчленимым потоком; и, хотя каждый составляющий ее звук почти всегда имеет весьма богатое значение для данного отрезка речи, тем не менее, самый этот отрезок речи почти всегда и произносится нами самими и воспринимается у других, и понимается тоже, и в собственной и в чужой речи, как нечто сплошное и нераздельное, как нечто такое, на отдельные звуки чего мы даже не обращаем внимания. Наоборот, обращение внимания на каждый отдельный изолированный звук нашей собственной или чужой речи только помешало бы понимать эту речь, да, пожалуй, помешало бы даже и просто ее произносить.
Известно, что почти все фонологи понимают свою науку лишь как учение об отдельных и изолированных фонемах. Однако это значит то же самое, как, если бы о движении поезда мы судили бы только по одним его остановкам на отдельных станциях. Движение нельзя разбить на отдельные взаимноизолированные точки, потому что точки эти вполне неподвижны и не дают никакого представления о том движении, отдельными точками которого они являются. Все это, однако, вовсе не есть общая фраза, которой мог бы щеголять всякий диалектик, умеющий понимать единство прерывности и непрерывности. Для фонологии эта сплошная и нераздельная текучесть отдельных моментов, составляющих данную фонему, имеет чрезвычайно важное и вполне специфическое значение.
Если мы говорили выше о ноэтической структуре фонемы, то сейчас мы должны заговорить также и об ее аноэтической структуре. Эта последняя может быть формулирована для фонемы с разной степенью конкретности, и эту степень мы сейчас соблюдаем в трех более частных аксиомах аноэтической предметности.
1) Аксиома аноэтического континуума. Смысловая функция звука, или его фонема, есть воспроизведение той предметности, которую данный звук обозначает в виде аноэтического континуума.
2) Смысловая функция звука, или его фонема, есть воспроизведение той предметности, которую данный звук обозначает в виде оригинального, простого и неделимого качества, не сводимого ни на какие отдельные дифференциальные признаки.
3) Смысловая функция звука, или его фонема, есть звуковым образом не произносимое воспроизведение той предметности, которую данный звук обозначает.
Эти три аксиомы едва ли нуждаются в специальном разъяснении, после всего того, что мы говорили об этом предмете выше. Однако, и опять-таки исключительно ради методических целей, мы считаем необходимым сделать два-три маленьких замечания.
Особенно важно понимать несводимость фонемы на ее дифференциальные признаки. Для того, кто имеет привычку мыслить диалектически, здесь, собственно говоря, разговаривать не о чем. Разговаривать на эту тему приходится только потому, что существует очень много и языковедов и логиков, которые никак не могут понять, каким это образом целое не сводится только к сумме своих частей, а является в сравнении с ними совершенно новым смысловым качеством. Кто отрицает аноэтическую сторону фонемы, тот просто отрицает фонему как нечто целое, вырастающее из живого речевого потока. В живом речевом потоке один звук незаметно вливается в другой звук. Но как только фонолог заговорил о своих фонемах, всякие разговоры о живом потоке человеческой речи, о слиянии всех звуков речи в одно нечто сплошное и непрерывное тотчас же прекращаются. Фонология вдруг превращается в науку о дискретных между собою звуках, не имеющих между собою ничего общего и не образующих живого целого. Кто отрицает аноэтический характер фонемы, тот, повторяем, просто отрицает факт живого речевого потока. Об этом нужно глубоко задуматься всем тем, кто не находит в фонеме ничего другого, кроме составляющих ее дифференциальных признаков. Но диалектика строго и сурово требует признать, что, во-первых, все отдельные звуки, составляющие живую речь, являются отдельными и вполне изолированными, а равно и те дифференциальные признаки фонемы, из которых составляется сама фонема. Но, во-вторых, также строго и сурово та же самая диалектика заставляет признавать, что все отдельные звуки, составляющие живой поток речи, сливаются в нем в одно неразличимое целое, а равно и все дифференциальные признаки, образующие фонему, тоже сливаются в одно сплошное неделимое и неразрывное целое, а это, последнее, и есть аноэтическая функция фонемы.
Насколько неясно мыслится обыкновенно фонема, можно видеть из того, что о фонеме думают, как о чем-то реально произносимом или, хотя бы реально слышимом. Да, физический звук слышим; но его смысловая функция, его понятие, его идея, а, в конце концов, и его фонема, его модель вовсе никак не слышимы, а только мыслимы. Думают так, что, если собака кусается, то и зоологическое понятие собаки тоже кусается. Если жеребец ржет, то, выходит дело, и понятие жеребца тоже ржет. Такую же глупость проявляют все те, которые говорят о произносимости фонемы.
Я сейчас приведу несколько слов из разных языков, обладающих одним и тем же корнем, и попрошу произнести мне этот корень обычным звуковым образом. По-русски мы имеем такие слова, как «страна», «пространство», «странник», «стремглав», «стремнина», «стремиться», «строить», «строение», «струна». Присоединим сюда: греч. stratia или stratos («войско»), strategos («полководец»), stratiotes («солдат»), stroma («ковер»); латинск. stragulum, stragula («покрывало», «ковер»), strenuus («деятельный», «проворный»), instrumentum («орудие»); немецк. Strand («берег»), Stirn («лоб», имеется в виду большой лоб); франц. – strate («пласт», «слой»), strié («изборожденный»); англ. – strand («берег»). Можно привести такие употребительные слова, как «субстрат», «прострация», «простирать», «структура», «инструкция», «конструкция», «стратосфера» и т.д. Все приведенные слова имеют одну и ту же корневую морфему, которая фонетически звучит (русскими буквами) как «а», «е», «о», «и», «у» (можно привести многие другие звуки в соответствующем консонантном окружении). Тех, кто утверждает произносимость всякой фонемы, я просил бы реально произнести мне ту фонему, которая лежит в основе всех этих огласовок одного и того же индоевропейского корня. Всякому ясно, что произнести такую фонему совершенно невозможно. А произнести можно только