Лехи — стармех Ухов и сивоусый пожилой болгарин с вытянутым смуглым лицом и большим крючковатым носом что-то деловито обсуждали, жестикулируя руками. Ни в телосложении, ни в обличье у них не было ничего общего. Только руки, до чего же у них были схожи руки! Большие, жилистые, с въевшимися следами машинного масла, словно руки братьев-близнецов.
Погожева еще во время войны удивляло, как быстро люди находят родственные себе души. Особенно на пересыльных пунктах. Только откуда не попадали туда солдаты: из госпиталей, отпусков, комендатур и батальонов выздоравливающих. Туда же стекались вновь призванные и разбронированные военкоматами. На «пересылках» тасовали солдат словно карты и раскидывали кого куда: в маршевые роты, запасные полки, военные училища. Солдаты знали об этом. И все равно каждый из них, пусть на два-три дня, обзаводился землячком, корешом, бывшим однополчанином. И чувствовал себя сразу увереннее. Теперь уже одну шинель можно было подстелить под себя, а другой укрыться. В один котелок получить на кухне суп, а в другой кашу.
Прошло много лет, как окончилась война. Молодежь уже не знает, что такое «пересылка». А натура человеческая все та же — люди ищут общность. И, видимо, всегда будут искать ее, пока существует Земля, а на Земле — человек. И радоваться найденному и огорчаться от потерь...
Высокий пожилой рыбак с отвислыми усами, придвинувшись вплотную к Торбущенко, что-то оживленно доказывал. До Погожева донеслись лишь обрывки фраз:
— Минато лято... Тук хубаво...[9] И перечисляет, загибая пальцы: — Кефал, турук...[10]
Тасев, извинительно пожав локоть Погожеву, перебазировался в стан Зотыча. Они сидели, сдвинув седые головы, и тихо разговаривали о рыбе.
Чубатый радист Рангел, обняв за плечи Володю Климова и Николая Малыгина, вполголоса напевал:
Не разрешай девушке бросать якорь в твоем сердце.
Любовь, как волны, приходит и уходит.
Позади остается маяк,
Значит, позади осталась любовь...
— Тасев считает, не сегодня-завтра пойдет скумбрия, — сказал Янчев Погожеву. — У Богомила на рыбу прирожденное чутье. Промаха не даст.
— Зотыч тоже с утра обеспокоен, — подтвердил Осеев.
— Что бы мы делали без таких стариков, как Богомил и Зотыч? — сказал Погожев. — Вот уйдут на пенсию, еще наплачемся.
— Ха, Богомил и Зотыч на пенсии! Пусть живут они по двести лет, но, если откровенно, я отчетливее представляю их на смертном одре, чем на пенсии. В каждом деле есть такие люди. На них и держится наш шарик. А не на трех китах, как считали наши предки.
— Помните, в позапрошлом году какой прогноз давала наука на скумбрию? — спросил Торбущенко своей бубнящей скороговоркой. — А на деле — пшик.
— Да хватит вам о рыбе, — вмешалась в разговор Галина. — Виктор, скажи хоть пару слов, как там Валентина? Как дети?
— А-а, — Янчев махнул рукой в сторону жены. — Женщина всегда останется женщиной. Пошли, Андрей, покурим.
Они вышли из ресторана, пристроились в тени раскидистого дуба и закурили.
— Бражничаем, веселимся, а, если откровенно, на душе кошки скребут — как она сложится в этом году, наша путина, — сказал Янчев, глядя на кончик сигареты. — А главное, придет ли к нам скумбрия? — И вдруг весело хлопнул Андрея по плечу, в его черных глазах солнечный свет снова зажег золотые искорки: — А в общем-то, молодцы, что встретились! Пусть даже в обстановке, как говорили когда-то мои русские друзья-партизаны, приближенной к боевой. Наша рыба от нас не уйдет!
— Вот и пригодилась рыбацкая-то поговорочка, — сказал Погожев.
— А что я тебе говорил! — И Янчев озорно подмигнул Андрею.
Ресторанчик быстро пустел. Все высыпали на простор — на зеленую травку, под кущи густой листвы, на берег речки.
Рангел играл на губной гармошке, притопывая ногой. Вокруг него толпилась молодежь, кто-то, сильно коверкая русские слова, пел:
Викотила на бирик Катюша —
На високи бирик на крутой...
У Погожева на душе была легкая грусть оттого, что сейчас придется расставаться с этими удивительными людьми и с Ропотамо.
— Теперь ждем вас к себе в гости, — сказал он Николе. И вдруг, подхлестнутый идеей, начал горячо убеждать Янчева: — А что, действительно, приезжайте! На день рыбака! Выберемся в лес, в горы. Мы всегда на День рыбака выезжаем в горы. У нас тоже чудесные места есть...
Он, наверно, и дальше бы расписывал красоты своего края, если бы не голос Тасева:
— Ладос, другари! Ладос!..
Богомил Тасев стоял с торжественно-настороженным лицом пророка, вскинув указательный палец над головой.
На какое-то мгновение все вокруг замерли, прислушиваясь, точно кто-то сейчас должен явиться сюда таинственный и неземной.
В кустах — птичья возня и щебет. Доносились голоса играющей в волейбол молодежи, отдаленное гудение пролетавших по шоссе автомашин. И над всем этим — игриво разгулявшийся ветерок, одаряющий всех то терпковато-йодистым запахом моря, то пряным ароматом полевых цветов и трав, то бодрящей свежестью родниковых вод.
— Ладос!.. Ладос!..
И снова, как при встрече гостей, были пущены в ход дудки, бубны, гармоники, кастрюли и ложки. Кто-то бросился в пляс.
— Ладос! — вместе с хозяевами кричали гости.
По преданию, бытующему в народе, этот ветер приносит всем добрым людям счастье, уносит печали, сулит богатый улов рыбакам.
Что-то необычно-радостное, восторженное распирало грудь Погожеву. Его глаза блестели, с губ не сходила улыбка.
— Ладос!
О чем-то шумно и весело говорили Янчев и Торбущенко, то и дело прерывая свой разговор смехом. Хохотал Петко, тиская в объятиях Осеева. А может, Осеев Стойчева — разве можно было разобрать.
Потом Янчев снова пригласил всех к столу.
— Как у вас говорится, посошок на дорогу... Кто на посошок, подходи!.. Другари, моля Ви!.. Дядя Богомил!.. — И уже с бокалом в руке, обращаясь к гостям, пожелал: — Полные трюмы рыбы вам, товарищи!
— Того же и вам, — отозвался Осеев.
— Желая Ви всичко най-хубаво![11]
Все вместе шумно спустились к баркасам.
— Советую пробежаться за Маслен-Нос. Хотя бы до Приморско, — сказал Тасев, прощаясь с Погожевым. — Чем