Читать интересную книгу "Андрей Боголюбский - Николай Воронин"

смелых продолжателей владимирского искусства эпохи Андрея.

О плодотворном развитии культуры при наследниках Всеволода с не меньшей яркостью свидетельствуют и литературные памятники. Выходец из Киево-Печерского монастыря Симон, владимирский епископ в 1214–1226 годах, бывший уже в 1197 году игуменом придворного Рождественского монастыря во Владимире и духовником великой княгини, своим посланием к печерскому монаху Поликарпу кладет начало обширному сборнику поучительных повествований о жизни и «подвигах» печерских иноков и об истории Печерского монастыря (Патерик). Они проникнуты религиозно-поэтическим чувством и одновременно реалистичны, правдивы. Этими чертами Патерик напоминает андреевское «Сказание о чудесах Владимирской иконы». Рассказ об участии варяга Шимона и греков в сооружении Великой печерской церкви как бы дает историческое обоснование того пути, по которому шли Мономах и его потомки, сначала перенесшие на север плодоносные ростки киевской культуры, а затем построившие новый культурный мир, смело обращавшийся к Западу и свежим творческим силам народа. Киевлянин по происхождению и культуре, епископ Симон проникнут глубокой гордостью за свою новую родину и ее богатства. «Святительства нашего власть сам веси, — писал Симон Поликарпу. — Кто не весть мене, грешного епископа Симона и сиа съборныа церкви красоты Владимерьскиа и другие Суждальскиа церькви, юже сам създах. Колико имеета градов и сел, и десятину събирають по всей земли той! И тем всемь владееть наша худость…» В этом отрывке нельзя не услышать чувств, созвучных «Слову» киевского митрополита Илари-она, говорившего о широкой известности и славе Русской земли{363}.

Но литература во время Симона уже не была монополией духовенства. Владимирский летописный свод, предпринятый по смерти Всеволода его сыном и наследником князем Юрием для прославления дел Андрея и Всеволода, составлялся уже светским писателем, возможно, принадлежавшим к числу придворных Юрия. Автор нового свода выступает как реформатор летописного языка, стремящийся устранить его архаизмы, сблизить его с живым языком, освободить изложение от излишнего обилия церковных сюжетов. Весьма вероятно, что эта реформа, проведенная последовательно и глубоко, была осуществлена по указанию князя. Летописный текст стал более легким для понимания рядового читателя. Свод был богато иллюстрирован владимирскими художниками, о рисунках которых мы можем судить по их копиям в знаменитом Радзивиловском списке летописи конца XV века. Миниатюры были как бы живописным комментарием к тексту, оживлявшим его и облегчавшим усвоение; с особой любовью были иллюстрированы те сюжеты повествования, которые касались истории Владимирского княжества и подвигов владимирских князей Юрия, Андрея и Всеволода{364}.

Из той же светской среды вышла новая редакция неоднократно цитированного выше выдающегося произведения древнерусской литературы XIII века «Моления Даниила Заточника», адресованная, по-видимому, переяславль-залесскому князю Ярославу Всеволодовичу, отцу Александра Невского. Автор — выходец из тех кругов мелких княжеских дружинников, которые выступили на политическую сцену под именем дворян при Боголюбском. Автор убеждает князя в необходимости подобных ему самому мудрых и начитанных советников, которые напоминают нам и окружение Андрея, состоявшее из отроков и детских. Действительно, автор блещет своей начитанностью, уснащая послание многочисленными притчами и образами, заимствованными из церковной литературы, сборников и повестей, русской летописной истории, умело внося в текст народные пословицы и поговорки. Основная мысль «Послания» — «страстная и убежденная защита человеческой личности и человеческого достоинства независимо от социального и имущественного положения и в то же время непоколебимая уверенность в том, что ценность человека и его право на внимание и уважение определяются прежде всего его интеллектуальными качествами. Ни в одном произведении предшествующего периода русской литературы личное начало не заявляется так энергично и настойчиво и так принципиально…»{365}. Характерно, что эта апология личности и культуры рождается во Владимирской земле преемников Боголюбского. Автор выступает и как горячий защитник идеи могущественной княжеской власти, в ней он видит единственную силу, способную установить государственный порядок и социальную справедливость. Как дуб крепится множеством корней, так и город — державою князя; как кормчий — глава корабля, так и князь — глава своим людям; полки без хорошего князя то же, что зверь без головы. В этих утверждениях мы видим дальнейшее развитие формулы «князь, город и люди», которая лежала в основе деятельности Боголюбского. Теперь ее литературное углубление и аргументацию берет из рук церковных писателей новый, светский человек из круга княжого двора, княжий дворянин, или милостьник («всякому дворянину имети честь и милость у князя»). Он и подчеркивает роль этой новой политической силы. Восхваляя князя, автор проникнут ненавистью к спесивому и жадному родовитому боярству и монашеству, как бы предвосхищая идеи дворянского публициста XVI века сторонника самодержавия — Ивана Пересветова.

Все эти факты из истории Владимирской земли и ее культуры свидетельствуют о плодотворности того политического пути, по которому повел русский север Андрей и который с успехом продолжили его преемники. Невзирая на начавшееся дробление Владимирской державы, она продолжала оставаться огромной культурной силой русского народа. Лучшим показателем этого является стратегический план вождя монгольских орд Бату-хана. Готовя удар на Киев, откуда он намеревался идти через Галицкую Русь в Западную Европу, он должен был обезопасить свой тыл и отвести угрозу помощи югу с севера. Там были самые грозные силы сопротивления, которые в тяжелых боях 1237–1238 годов обескровливали несметные монгольские полчища, пока трагическая борьба не завершилась разгромом полков Юрия Всеволодовича на берегах реки Сити.

XII. Суд потомков

Мы проследили судьбу культурного и политического наследия Боголюбского. В заключение мы должны снова вернуться к его личности и памяти о ней близких и дальних потомков.

Яркая фигура Андрея, решительность и новизна его политического строительства не могли не вызвать страстных откликов даже в среде его современников и людей ближайшего за деятельностью Боголюбского времени. Естественно также, что к Андрею нельзя было относиться безразлично, спокойно. Он имел либо друзей, либо врагов, и больше врагов, чем друзей, так как опережал свое время и вел опасную борьбу. Его сторонники и сподвижники были слишком молоды, чтобы сравняться с его врагами, так как в лагере врагов были и церковь с ее ученой культурой, и вообще феодальный мир Руси, располагавший достаточными средствами, чтобы исказить в памяти потомков дело Андрея.

Сразу же после убийства Андрея боголюбовская трагедия послужила темой для обстоятельной «Повести», сохранившейся в различных редакциях в составе Лаврентьевского и Ипатьевского списков летописи; рассказ об убийстве по Ипатьевскому списку передан нами выше (гл. VIII). В основе этой версии «Повести» лежит полный живых чувств и реалистических подробностей рассказ ближайшего свидетеля этих событий — киевского попа Кузьмы, плачи и диалоги которого переданы с трогательной обстоятельностью.