Читать интересную книгу "Андрей Боголюбский - Николай Воронин"

— смерть в итоге дворцового заговора. Однако в 1820 году, по-видимому, с одобрения Александра I, была сооружена богатая рака для «мощей» Андрея с пространными надписями в клеймах, в том числе — об убийстве Боголюбского «от московского дворянина Якима Степанова сына Кучки»{379}. Этим кончается церковная история Андрея.

Но с развитием изучения русской истории его деятельность вновь привлекает внимание, встречая в XVH1 и XIX веках столь же противоречивые оценки, как и в XII веке. М. В. Ломоносов в «Кратком российском летописце» никак не выделяет фигуру Боголюбского из вереницы князей XII века: «Андрей Юрьич Боголюбский, ради многих смятений князей киевских, видя сию столицу немощну, основал престол великого княжения во Владимире; был храбр. Победил болгар Волжских. Убит злодейским образом от московских дворян Кучковичев»{380}. Напротив, в «Ядре российской истории» князя А. Я. Хилкова подчеркнуто «самодержавство» Андрея: он, «пылая властолюбием и желая сделать себя над всею Россиею самодержцем, престол себе во Владимире утвердил», а затем с этой же целью изгнал и братьев{381}. В. Н. Татищев, работавший над своей «Историей российской» во время, ближайшее за канонизацией Боголюбского, подобно Ломоносову, не видит в Андрее никаких особых черт. Его портрет Андрея строится на основе панегирика в «Повести» об убийстве и противоположной отрицательной оценки Андрея Ипатьевской летописью: «Что же похвалы ему от писателей приписанныя принадлежит, то довольно от многих случаев видимо, что он в войне был храбр и полководец искусный, да притом набожен и справедлив, на церкви и попам многое имение раздавал, и для того писатели, яко духовные, должны были похвалу ему приписывать… Противно же того видно, что он наконец возгордел, в правлении недовольно был прилежен и неосторожен, и в военных походах на Болгары и Новград добраго распорядка не доставало, более же о ловлях и увеселении прилежал, для того, может, по смерти как духовные, так мирские о нем мало сожаления имели»{382}. Ничего принципиально нового в трудах Андрея Татищев не отмечает.

Князь М. М. Щербатов в своей «Истории российской» началом царствования князя Андрея Боголюбского и перенесением российской столицы во Владимир открывает особый отдел своего труда, охватывающий время до монгольского завоевания. Но фактически деятельность Боголюбского ничем не отличается у Щербатова от деятельности других князей, которые также «царствуют» на своих столах; какое реальное содержание вкладывал Щербатов, называя Андрея «самодержавным государем», неясно. Даже отец Андрея Юрий, по Щербатову, «соединял в себе все качества великого монарха: он был искусный и храбрый воин и в сии непросвещенные времена хитрой политик…»{383}.

Две отличные друг от друга оценки деятельности Боголюбского, наметившиеся в историографии XVIII века, развиваются и в трудах историков XIX века, отражая их политические симпатии и исторические взгляды. Апологет самодержавия Н. М. Карамзин не мог пройти мимо колоритной и выигрышной для «Истории государства Российского» фигуры «владимирского самовластца». Под его пером Андрей становится в ряды крупнейших государственных деятелей Древней Руси: он «был, конечно, одним из мудрейших князей российских в рассуждении политики, или той науки, которая утверждает могущество государственное. Он явно стремился к спасительному единовластию»{384}. Напротив, в изображении Н. А. Полевого, пытавшегося дать «историю русского народа», Андрей, этот «могучий государь русский и неукротимый воитель», «оставался могучим удельным владетельным князем — не более, имея только титул великого князя… его уважал, кто хотел, или кто боялся…»{385}. Власть Андрея, по Полевому, — временное и личное явление.

Эту мысль широко развил М. П. Погодин: «Андрей постоянно следовал по одному пути и достиг своей цели. Он хотел, чтобы его слушались, и его действительно слушались все князья. Самые неудачи почти не мешали ему нимало: противники, победив его полки, обращались к нему же с повинной головою, и его сила стала выше всех случайностей. Но кроме этого послушания с данями и дарами, удовольствием сажать и сгонять князей, и некоторыми наружными знаками преимущества Андрей ничего не хотел, и никаких высших политических, государственных видов, как мы их понимаем, не имел; он был умнее своих современников, но не потомков; о будущем он не думал… Утвердившись дома, он распространил свои намерения и на всю Русь, и требовал послушания и покорности от всех тамошних князей, как прежде Мономах и сын его Мстислав, а после, более или менее, брат Андреев, Всеволод, — но никаких дальнейших, политических или государственных замыслов у него не было и быть не могло…»{386}.

Взгляды С. М. Соловьева мы уже приводили — они были связаны с его теорией родового быта, на фоне которой фигура Боголюбского приобретала эпохальное значение: он начал ломку «родовых отношений» и постройку отношений государственных. Андрей открыл новый период в истории Древней Руси; ее центр был перенесен на великорусский северо-восток. Власть Андрея была не проявлением его личного властолюбия, а результатом большой политической работы. Но главное, что впервые увидел С. М. Соловьев, это основную пружину политической борьбы — конфликт между «старыми» и «новыми» городами, формула, под которой нащупывались подлинные исторические силы: консервативной феодальной знати, с одной стороны, и горожан, поддерживающих князя и его военную силу — с другой.

Затем это понятие «города» конкретизируется и под пером И. Е. Забелина доходит до преувеличения. Горячий патриот Москвы, Забелин видел в избрании Андрея на суздальский стол инициативу «москвичей» — Кучковичей, а самого Андрея изображал «посадским» князем «промышленной и торговой страны», какою Забелин представлял Владимирскую землю{387}.

«Главное значение Андрея Боголюбского в русской истории, — писал Д. И. Иловайский, — основано на его государственных стремлениях. Он является перед нами первым русским князем, который ясно и твердо начал стремиться к водворению самодержавия и единодержавия… Нет сомнения, что этот князь владел умом поистине государственным и что в данном случае (речь об изгнании братьев. — Н. В.) он повиновался не одной только личной жажде власти. Конечно, он сознавал, что дробление русских земель служило главным источником их политической слабости и внутренних смут… Опору своим самодержавным стремлениям он мог найти в самом населении северо-восточного края, рассудительном и трудолюбивом»{388}.

Напротив, Н. И. Костомаров, исследуя историю единодержавия в Древней Руси, считал, что никаких попыток в этом направлении владимирские князья не делали, а владимирцы, поддерживавшие Андрея, отнюдь не думали о чем-либо более широком, нежели о самоопределении и независимости для своего города. «Единственным побуждением всей деятельности Андрея было властолюбие… Кроме желания лично властвовать над князьями, у него едва ли был какой-нибудь идеал нового порядка для русских земель»{389}. Отсюда недалеко и до позднейших взглядов Ключевского, уже изложенных нами, — что Андрей был просто «самодуром» без особых политических дарований и идей.

Весьма близкую к истине характеристику деятельности и личности