Садовник был таков.
Теперь Он — вещь , что тяжела
для наших праздных слов.
Уйдя за горизонт, душа
незрима тем, кто слаб.
Есть кто-то, кто вернёт вещам
их подлинный масштаб?
1974
Кафе «Триест»: Сан-Франциско
L. G.
На этот угол Грант и Вальехо
я вернулся в качестве эха
губ, предпочитавших сперва
поцелуй — не слова.
Ни обстановка и ни погода
не изменились. Вещи, покуда
ты отсутствовал столько лет,
слегка утратили цвет
Зябко. В надышанном помещеньи
жестикулируют извращенцы.
Скопление рыбьих обрюзгших тел.
Аквариум запотел.
Тронувшись вспять, потечёт слезами
река. Реальности шкура слезает
с памяти, выбор которой прост:
как кончики пальцев — хвост
цапнуть. А ящерки след простынет
где-то в пустыне. Ведь цель пустыни:
чтобы столкнулись — идея фикс —
друг с другом путник и Сфинкс.
Загадки твои! Золотая грива!
Лодыжки, юбка с лиловым отливом!
Слух твой, способный перевести
слово «прочти» как «прости».
На чьём борту, над какой пеной
ныне наш триколор трепещет:
будущего, настоящего плюс
прошлого солоноватый вкус?
Через какие льняные воды
ныне ты отважно проводишь
кораблик свой средь новых морей —
с бусами для дикарей?
Но если грехи прощены — и души,
с телом порвав, однажды в грядущем
встретятся, — точка встречи вчерне
представляется мне
чем-то навроде гостиной посмертной,
где в облаках отдыхает посменно
святош и грешных толпа.
Куда я первым попал.
1980
Продолжение Галатеи
Так, словно ртутный градусник под языком — она
безмолвна. Так, словно градусник втиснут в интимное место —
недвижима. Пруд, покрытый листьями. Белизна
статуи — зимней отравы примета.
После такого снега нет ничего: смешны
хитросплетенья столетий, докучные всплески моды.
Вот что приход на крбуги значит со стороны —
это когда лицо обретает черты погоды,
когда Пигмалион исчез. Тебе дозволено всё:
и обнажаться, и корчить неприступную буку.
Вот оно, будущее! Разнообразный сор,
оставшийся от ледника, и — никогда — по буквам.
Дальше — подёнка богинь, которые рождены
из алебастра, как правило — неодеты:
щекотка пресыщенных взглядов, блеск похотливой слюны.
Именно так это выглядит с точки зрения девы.
1983
Мотив Белфаста
Девушка из опасного места
коротко стрижена — чтоб
стать при стрельбе мишенью поменьше,
не морщить от ран лоб.
Память — её парашют. А дома
на торфе кипит вода,
варятся овощи. Здесь это норма:
стрелять там, где едят.
В этих краях больше неба, чем тверди, —
поэтому чист мотив.
Серые лампочки глаз ответят
сетчатке, переключив
полушарья. Тяжёлая юбка —
чтобы ветер не смял.
То мёртвой мне снится — то любящей, юной.
Слишком уж город мал.
1986
T д ornfallet [2]
В Швеции луг зелёный.
Там я лежу сражённый,
следя одними белками
за облачными завитками.
И, по лугу ступая,
вдова моя молодая
любимому на венок
клевер рвёт из-под ног.
Мы обвенчались скрытно
здесь, в приходе гранитном.
Снег фату её создал,
вместо свидетелей — сосны.
В папоротниковой раме
зеркало, где вечерами
плескалась она. Овал
опаловым отливал.
А нашим ночам светило
волос золотых светило
с подушки моей измятой,
мотаясь туда-обратно.
Теперь вдали, как сквозь вату,
я слышу: она напевает
«Ласточку» на лугу.
Но подпеть не могу.
Сумрак вечерний вязкий
скрадывает краски.
Луг в темноту уходит,
и подступает холод.
Но если уж смерть — то к звёздам
глазами. Со мною возле
Венера — моя жена.
И никого меж нас.
1990 — 1993
Блюз
Восемнадцать лет я топчу Манхэттен.
Добрый хозяин, сдававший кров,
стал редкой сволочью. Впрочем, хер с ним.
Вечная зелень [3] течёт как кровь.
Может, махнуть через реку пёхом?
Серное пекло Нью-Джерси ждёт.
Дни сочтены, и это неплохо.
Вечная зелень не прорастёт.
Я вывезу старый диван и пожитки,
но как предать свой вид из окна?
Чую, что я обручён с ним по жизни.
Вечность как тоска зелена.
С телом O.K., но шепнуть «О Боже!»
может лишь то, что зовут душой.
Даже когда в небесах только «боинг».
Зелень бессмертна, а я седой.
1992
Мотив Боснии
Просто помни, что, пока
тянешь скотч и ждёшь звонка,
мошку хлопнешь, чешешь уд —
их убьют.
В городках потешных пусть
от снарядов и от пуль
прячется невинный люд —
их убьют.
В тех неведомых местах
крикнуть напоследок страх
не даёт, тугой как жгут, —
их убьют.
Раз тобою избран сноб,
чей политкорректный трёп
ложь возводит в абсолют, —
их убьют.
Брат славянский, лепота
столь невместна, что летать
ангелы страшатся тут.
Их убьют.
Взгляд Истории таков,
что — по Каину — тишком
в пищу выбрать норовит,
кто убит.
Помни же, свой матч следя,
и баюкая дитя,
и вникая в курс валют, —
их убьют.
Время, суд бесстрастный чей
делит жертв и палачей,
числит тех, кто ни при чём, —
палачом.
[1992]
Моей доче
Дайте ещё попытку — и я буду снова
торчать в кафе «Рафаэлла», нащупывать слово.
Или пылиться мебелью в этом же помещеньи —
если вторая жизнь окажется менее щедрой.
Раз ни одно из столетий более не обойдётся
без кофеина и джаза — я стерплю неудобство.
Зато сквозь щели и трещины на лакированном теле