Читать интересную книгу Новый Мир ( № 8 2010) - Новый Мир Новый Мир

Примерно через месяц я получил от Лосева письмо. В это время он работал над жизнеописанием Иосифа Бродского и интересовался существенным эпизодом из биографии нашего общего друга. Я ему ответил письмом, которое, как мне кажется, может вызвать некоторый интерес, а потому решаюсь привести его целиком.

“Дорогой Леша!

Я постарался выполнить Вашу просьбу и сообщаю Вам все, что могу, касательно пребывания Бродского в психиатрической больнице. Мне припоминается, что это устроилось не без помощи моего отца, я хорошо запомнил воспроизведенную в „Ордынке” мольбу нашего друга: „Скажите Ардову, пусть сделает так, чтобы меня немедленно выпустили отсюда!” (Участие Ардова подтверждает и дневник Чуковской.)

Что касается точных дат, то в этом отношении моя память никуда не годится. Но тот же дневник Лидии Корнеевны дает возможность кое-что восстановить. Быть может, у Вас его нет под рукою, и я решаюсь сделать выписки.

„28.12.63. …Пока что Ардов отвез Бродского здесь в Москве в психиатрическую лечебницу имени Кащенко на обследование.

07.01.64 (фраза Ахматовой). Иосифа бросила невеста.

11.01.64 (говорит Ахматова). Иосиф пытался перерезать себе вены… все из-за невесты.

25.01.64. Иосифа Фрида устроила в Тарусе.

17.02.64. Завтра в Ленинграде судят Бродского”.

К сему я решаюсь присовокупить рассказ нашего общего друга — психиатра Михаила Юрьевича Ярмуша. Я помню, и он был участником тех событий. Вот его рассказ:

„В Москве в те годы была такая чета психиатров Сусанна Рапапорт и Владимир Финкельштейн, он заведовал одним из диспансеров. Притом Сусанна была любительница литературы и держала нечто вроде салона.

И вот когда было решено, что Бродского надо положить в психиатрическую больницу, чтобы уберечь от суда и расправы, кто-то привлек эту пару. Мне вспоминается некое собрание на Ордынке, была Ахматова, сам Бродский, Нина Антоновна, я и Финкельштейн с женой. Именно Финкельштейн как главный врач диспансера взялся устроить Иосифа в больницу имени Кащенко.

Я помню, как навещал его там. Со мной была моя жена Лида, а также Юлия Марковна Живова. Бродский гулял в специальном загончике для больных. Он подошел к забору и сказал мне: ‘Я здесь по-настоящему сойду с ума. Немедленно вызволите меня отсюда‘. Тогда я обратился к своему знакомому психиатру Евгению Осиповичу Бурно. Он не был главным врачом этой больницы, он был помощником главного. Я ему сказал: ‘Бродскому здесь очень плохо. Ведь он у вас сидит не по протекции ГБ. Так что отдайте мне его‘. Е. О. согласился, Бродского выписали, мы с ним взяли такси и уехали из больницы.

Да, как-то так, много позже я заговорил с Иосифом о Финкельштейне и Рапапорт, и Бродский постучал костяшками пальцев по столу — дескать, эта парочка связана с ГБ. Мне это показалось невероятным, я ему возразил, но он остался при своем мнении. И надо сказать, впоследствии его правота подтвердилась, так что и самый салон Сусанны Рапапорт в свете этого представляется заведением определенного толка”.

(Прямая речь М. Ю. Ярмуша, записана 1 мая 1998 г.)

Искренне Ваш

Протоиерей М. Ардов

11 мая 1998 г.”.

 

Летом того же девяносто восьмого состоялось погребение мощей Святых Царственных Мучеников. Против этого протестовали тысячи людей — патриоты и подлинные и мнимые. Их можно было понять — тогдашняя “казнокрадократия” была им отвратительна, и неприятие распространялось на все деяния власть имущих.

А у меня тогда было ощущение, что Ельцин и иже с ним не горят желанием устраивать церемонию в Петербурге. И есть косвенное тому подтверждение. В те времена я был желанным гостем на телевизионных каналах, и за два или три дня до захоронения мощей ко мне в храм приехала съемочная группа НТВ. Корреспондент был профессиональный и разумный, звали его Константин Точилин. Перед тем как взять у меня интервью, он сказал:

— Евгений Алексеевич (Киселев, руководитель тогдашнего НТВ) просил говорить как можно резче.

На это я отвечал:

— Резче меня никто не скажет.

И тут вдруг у Точилина включился мобильный телефон — звонил сам Киселев. После разговора с начальством Костя сказал:

— Ельцин на церемонию в Питер поедет. Но об этом еще никто не знает, даже начальник его охраны.

Я помню, многие тогда говорили:

— Это делается в спешке, чтобы поскорее закрыть вопрос.

Я на это отвечал:

— Если бы хотели “закрыть вопрос”, не нужно было бы устраивать дорогостоящую церемонию. Все можно было бы сделать гораздо проще. Предположим, мощи лежат в каком-то екатеринбургском морге. И ночью вдруг происходит короткое замыкание — здание сгорает дотла… Вот как решаются такие “вопросы”… Если их, конечно, хотят “решить”…

 

17 июля, в день, когда мощи предавали земле, я был в телевизионной студии на программе “Взгляд” у Александра Любимова. Он задал мне вопрос:

— На траурной церемонии Борис Николаевич Ельцин принес покаяние в цареубийстве. Как вы думаете, был ли он при этом искренен?

На это я отвечал:

— Я ни минуты не сомневаюсь, что он был совершенно искренен, когда произносил соответствующие моменту слова. Но при этом я абсолютно убежден, что Ельцин не имеет ни малейшего понятия о том, что такое истинное покаяние.

 

До сей поры многие люди не признают подлинности найденных под Екатеринбургом мощей. Я — настоятель храма во имя Царя-Мученика Николая II, и у меня дома имеется много книг о Царственных Мучениках. В последние годы мое собрание пополнилось двумя весьма солидными публикациями — И. Ф. Плотникова “Гибель Царской семьи” (Екатеринбург — Москва, 2003) и Наталии Розановой “Царственные Страстотерпцы. Посмертная судьба” (Москва, 2008). У того, кто познакомится с этими изданиями, не останется никаких сомнений в том, что мощи — подлинные.

Плотников сообщает:

“Спецорганам и верхам уральского и екатеринбургского партийного актива место захоронения было известно всегда” (“Гибель Царской семьи”).

Автор рассказывает о том, как в 1928 году тогдашний председатель свердловского горисполкома А. И. Парамонов показал Владимиру Маяковскому место, где были зарыты мощи.

У этого несчастного “горлана-главаря” среди прочих позорных стихов есть одно под названием “Император”. Вот фрагмент из этого опуса:

 

Здесь кедр

          топором перетроган,

зарубки

          под корень коры,

у корня,

          под кедром,

                    дорога,

а в ней —

          император зарыт.

 

Существует письменное свидетельство Парамонова:

“Вне всякого сомнения, я единственный человек, знающий, где сгнили останки последнего русского царя Николая II. Яков (Юровский) показал мне это место в 1920 году. И я сделал ножом зарубки на корнях березы, чтобы отметка сохранилась и в том случае, если березу срубят.

В 1928 году благодаря этим знакам я нашел это место и показал его Владимиру Маяковскому, что он и описал в своем стихотворении „Император””

(там же).

 

Но вернемся к неумолкающим спорам о подлинности мощей — мое мнение сродни одному из рассуждений Пушкина. Он просто и убедительно доказывал, что “Слово о полку Игореве” — не фальшивка, а именно древний текст. (В наше время идею первейшего поэта блистательно развил и подтвердил великий ученый нашего времени — Андрей Анатольевич Зализняк в замечательной книге “„Слово о полку Игореве”. Взгляд лингвиста”. Москва, 2008.) Пушкин писал:

“Некоторые писатели усумнились в подлинности древнего памятника нашей поэзии и возбудили жаркие возражения. Счастливая подделка может ввести в заблуждение людей незнающих, но не может укрыться от взоров истинного знатока. <...>

Других доказательств нет, как слова самого песнотворца. Подлинность же самой песни доказывается духом древности, под который невозможно подделаться. Кто из наших писателей в XVIII веке мог иметь на то довольно таланта? Карамзин? но Карамзин не поэт. Державин? но Державин не знал и русского языка, не только языка „Песни о полку Игореве”. Прочие не имели все вместе столько поэзии, сколько находится оной в плаче Ярославны, в описании битвы и бегства. Кому пришло бы в голову взять в предмет песни темный поход неизвестного князя? Кто с таким искусством мог бы затмить некоторые места из своей песни словами, открытыми впоследствии в старых летописях или отысканными в других славянских наречиях, где еще сохранились они во всей свежести употребления? Это предполагало бы знание всех наречий словянских.