Зато сквозь щели и трещины на лакированном теле
узрю тебя, двадцатилетнюю, в полном цветеньи.
Главное, я буду рядом. Запомни: в жизни новейшей
отец твой, вполне вероятно, вернётся в образе вещи —
особенно если вещи старше тебя и больше.
Держи в голове — они приглядывают за тобою.
Ты всё же люби их — с вещами довольно глупо быть в контрах.
Надеюсь, удержишь в памяти абрис, неясный контур,
когда я всё потеряю, отправившись в путь налегке.
Отсюда — топорные строки на общем для нас языке.
1994
Из «Shorts»
Собрату стихотворцу
Тебе почёт и мне почёт.
Но кто над кем стихи прочтёт? [4]
Заграница
Дороговизна отелей, выпивки и жратвы.
Тёток зовут Хуанита. Имечко — как награда.
Потом полисмен подходит и сообщает: вы
в этой terra incognita лишь persona non grata.
Будущее
Ветрба стратосферы. Их свист подростковый всё резче.
Мыслеподобное облако ищет человеческий след.
И диалог двух боеголовок при встрече:
«Куда ты?» — «Оттуда, где ничего уже нет».
Валентинка
Ты крохотна так, что я не могу
коснуться тебя без робости.
Придумаем остров — и на берегу
воздвигнем статую взрослости.
Остров, забывший про слово «дочка»,
вбедомый нам двоим.
Там ты, без сомнения, станешь водичкой,
а я — дельфином твоим.
Весь день будем вглядываться зорко
друг в друга, в глазах утопая —
взамен полицейской голубизны горизонта,
на котором женат твой папа.
«Сабля и Шлем»
Столовая Вилка супругу Ножу
шепнула под вечер: «Я вот что скажу:
отправим к Половнику Чайные Ложки,
чтоб спел колыбельную им понарошку,
и двинемся в город. Там ждет нас еда.
По мне, мужёнек, эта мысль хоть куда!»
«Согласен, — кивнул хлеборез ей в ответ. —
Что предпочитаешь ты взять на обед?» —
«Я — то же, что ты», — как всегда отвечала
супруга. «Закажем бифштекс для начала».
И оба направились в «Саблю и Шлем»,
где я, по обыкновению, ем.
[1995]
Открытие
В Начале были лишь волны, зазря
бьющие в берег печальный.
Звёзды снимались на главных ролях,
но Оскар не получали.
Чуть дальше сумели зайти облака,
нахально спеша разверзнуть
хляби и сгинуть — для материка
сулящие мрак и безвестность.
Америку первой открыла сельдь.
Но в предвкушеньи финала —
попросту превращения в снедь —
сельдь не ведёт журнала.
Затем её птицы открыли, но
визгливые чайки, кликуши —
как правило, странники. Не суждено
им оседать на суше.
Так миллионы и больше лет
Природа в игре плутует:
с одной стороны, Америки нет,
с другой — она существует.
Америка с этим справлялась шутя:
к чему ей упоминанья?
У континентов иной масштаб
и манера иная.
Природе пришлось подтвердить этот мир,
для птиц и для рыб исконный,
пером — чтобы люди приплыли вмиг,
Америку узаконив.
Ступили на берег — и двинулись вдаль
земли молока и мёда,
неся ей фермы и города,
деньги, законы, моды.
Теперь на картах и схемах лежит
она, став деталью быта.
Но веришь ли ты в глубине души,
что Америка вправду открыта?
Она сохранила немало тайн.
Её просторы и воды
твоим открытьем мечтают стать
от сотворенья Природы.
1995 (?)
Куллэ Виктор Альфредович родился в 1962 году на Урале. Поэт, литературный критик, эссеист, комментатор Собрания сочинений Иосифа Бродского. Более двух десятилетий Виктор Куллэ занимается художественным переводом с английского, болгарского и литовского языков. Лауреат болгарской литературной премии «Христо Ботев» (1989), премии журнала «Новый мир» (2006) и итальянской международной премии «Lerici Pea — Москва» (2009).
Очень личная книга
Cойфер Валерий Николаевич — биофизик, молекулярный генетик, историк науки. Родился в 1936 г. в Горьком. Окончил Московскую сельскохозяйственную академию им. К. А. Тимирязева и четыре курса физического факультета МГУ. Доктор физико-математических наук. Профессор Университета им. Джорджа Мейсона (США), почетный профессор МГУ им. Ломоносова и других университетов. Автор более двадцати книг, в том числе: «Арифметика наследственности», «Молекулярные механизмы мутагенеза», «Красная биология», «Власть и наука. История разгрома коммунистами генетики в СССР» и др. Живет в США.
Этой публикацией журнал продолжает рассказ Валерия Сойфера о выдающемся российском ученом Сергее Четверикове. Главы этих воспоминаний уже печатались в нашем журнале:Сойфер Валерий. Очень личная книга. — «Новый мир», 2009, № 3 — 4.
Чтобы объяснить, каким выдающимся был вклад в науку российского ученого Сергея Сергеевича Четверикова и в силу каких причин Россия потеряла приоритет открытий этого ученого, нужно вернуться еще раз к обсуждению истории развития той области, в какой он работал, и тех коллизий, которые существовали в науке в его время.
В первом десятилетии XXI века, когда биология, или даже правильнее сказать — молекулярная биология, стала ведущий наукой, на достижениях которой всецело покоятся современные медицина и сельское хозяйство, не так легко объяснить коллизии, потрясавшие круги биологов веком раньше — в начале 1900-х годов. Тогда только еще зарождавшаяся генетика успела оттолкнуть традиционных биологов от себя, и многие факторы способствовали такому отторжению. Однако главными пружинами раскола стали две взаимосвязанные проблемы: вера в наследование благоприобретенных под влиянием внешней среды признаков и пренебрежительное отношение к дарвинизму многих основателей генетики в начале XX века.
Во влияние внешней среды на изменения наследственности верили с незапамятных времен, но блестящее по форме и содержанию обоснование этого тезиса дал французский ученый Жан Батист Пьер Антуан де Моне, шевалье (или рыцарь) де Ла Марк (1744 — 1829), вошедший в историю как Жан Батист Ламарк. В огромном труде «Философия зоологии» (1809) он изложил концепцию родства, постепенного эволюционирования одних видов в другие. Он распределил все виды по «подвижной лестнице существ», на которой более высоко стоящие виды произошли от нижестоящих.
Чарлз Дарвин использовал идеи Ламарка (хотя словесно дистанцировался от него и совершенно несправедливо и зло обзывал труд Ламарка «дрянной книгой») и попытался развить свою идею изменений наследственности под влиянием среды («теорию пангенезиса»), в которой, впрочем, был воспроизведен главный тезис Ламарка о наследовании благоприобретенных изменений.