class="p1">— А что же… И побаиваюсь. Верней, не то что боюсь, а не люблю, если меня пилить начнут, как бревно, да еще деревянной пилой.
— И я не люблю, — смеялся Крутояров. — От моей мне тоже может влететь… Только моя не пилит, а бросает разговаривать, ежели я пьяный заявлюсь. И молчит дня три, а то и с неделю. Тогда уж к ней ни на каком коне подъехать невозможно. Сурьезная женщина.
— Вот видишь! Значит, довольно.
Крутояров поднялся.
— Ну, еще по кружке — и баста!
Половнев вынул бумажник из кармана пиджака. Крутояров протянул вперед обе ладони, как бы защищаясь от нападения.
— Нишкни, Филиппыч, угощение сегодня мое!
— Почему? Я должен угощать, ты же вез…
— Ни при чем, что вез!
Крутояров подошел к буфету и громко попросил:
— Нацеди-ка нам, молодочка, по кружке пивца.
Вернувшись к столу с пивом, Крутояров сел на стул и снова негромко заговорил:
— Я тебя, Филиппыч, не то что уважаю, я тебя люблю. Ведь с коих лет друг друга знаем! С детства! И царская война, и гражданская, и коллективизация — все нами с тобой пройдено, пережито. Пускай в разных частях служили… то неважно. А когда колхозы зачинались, мы ж с тобой нога в ногу, можно сказать. Было разве такое, чтобы Филиппыч в одну сторону, а Крутояров — в другую? Такого не было. Потому — мы с тобой трудящие бедняки были! И терпеть не можем, которы паразиты. Так ведь?
— Правильно! — кивнул Половнев с серьезным выражением лица.
— А помнишь, — продолжал Крутояров, — ты первый выкрикнул на сходке: «Раскулачить Травушкина — и на высылку!» Кто тебя тогда сразу поддержал? Крутояров и Ершов… Вот мы какие были! Не наша вина, что Травушкин извернулся. Одного, Филиппыч, забыть не могу: как мы с тобой дружка нашего Василия Ершова не уберегли?
— А как можно было уберечь? По нас тоже ведь палили, да промахнулись. Могли и не промахнуться, будь мы ростом с Василия.
Крутояров качнул головой:
— В аккурат могли! Это нам с тобой повезло. Рост ни при чем. Под счастливой звездой родились. В царскую войну оба ранетые были, но уцелели. В гражданскую тоже! И кулацкая пуля не взяла. Словно мы с тобой заговоренные… А Василия жалко! Останься он живой — быть бы ему председателем до сих пор. Он бы куда ладней дела вел, чем Митрий Ульяныч.
— Напрасно ты, Яклич, на Ульяныча обижаешься, — миролюбиво промолвил Половнев. — Неплохой он мужик. Горяч, грубоват — то правда. Об том я так и Алексан Егорычу сказал. Но об колхозе-то заботится.
— Не могу я ему простить, зачем он с Травушкиным нянчится. Изловили гада во вредстве — к чертям, вон из колхоза! Паршивая овца стадо портит.
— Наверно, нельзя так-то… первое — не пойман как следует, а второе — политика не дозволяет.
— Да при чем политика, Филиппыч! — с жаром воскликнул Крутояров теперь уже громко. — Аникей — гад! Ты согласен, что он гад?
— Об чем и говорить, тут двух мнениев быть не может.
— Тогда почему же Аникею мирволят, почему снисхождение такое? Не потому ли, что он скоро сватом Половневу станет? — язвительно вдруг выпалил Крутояров и уставился своими светло-серыми глазами на друга.
Петр Филиппович нахмурил брови, не отводя глаз от взгляда Крутоярова, мрачно и жестко спросил:
— Откуда тебе известно такое? Я тебе говорил?
— От тебя не слыхал.
— Тогда, стало быть, и не того… не мели языком, — раздраженно сказал Половнев, повышая голос — Мало чего сорока на хвосте носит!
— Да ты не серчай, Филиппыч… Должен я всю правду выложить, как ты мне друг и я тебя люблю… Но раз это от сороки, то и слава богу! — облегченно вздохнув, примирительно сказал Крутояров. — Сильно я растревожен был теми слухами… Как же, думаю, так? Филиппыч — и вдруг сват Аникею! Оттого сам и повез вас… Стало быть, все это сущая брехня!
— Да еще какая брехня-то!
Крутояров взял свою кружку с недопитым пивом, стукнул ею о кружку Половнева, приподнял вверх.
— Тогда выпьем, Филиппыч, дорогой ты мой! Ты и подумать не можешь, до чего я рад.
Половнев посмотрел на большие круглые часы, висевшие над дверью зала. До поезда оставалось еще с полчаса.
— А нехорошо у нас с тобой получается, — сказал он, почесывая затылок. — Сидим тут, бражничаем, а Пелагея на возу, одна.
— Хай посидит! — простодушно заулыбался Крутояров. — Она ж хотела пораньше на станцию приехать, а не мы с тобой… Там, на воле-то, ничего. Бричка в тени… Еще чуток посидим и пойдем… хочется мне все высказать… Дело, понимаешь, сурьезное, детей наших с тобой касаемое.
— Говори.
— Не будешь ругаться?
— Смотря чего скажешь.
— Дело такое, Филиппыч… Ты уж извиняй, пожалуйста. Значит, Илюхе моему Галка твоя приглянулась… Знаешь ты об этом?
— Слыхивал, — неопределенно отозвался Половнев.
— И насчет разлада между ними слышал?
— Тоже слыхал.
— Кто в разладе повинен — не знаю, — понизив голос, таинственно произнес Крутояров, невольно оглянувшись на соседний стол. — Только мой из-за этого разлада аж в Александровку зафитилил… Кумекаю так: прослышал парень, что Галю сватают за Андрюшку… и глаза у него на лоб! Парень горячий, не приведи бог. А выходит, что же? Никакого же сватанья, стало быть! Понапрасну Илюха запсиховал-то. Вот я и соображаю… не заехать ли мне в Александровку да все рассказать Илюхе? — заговорщически заключил он и снова оглянулся.
— Твое дело, — рассеянно и холодновато сказал Половнев. — Смотри сам.
— Нет, ты погоди! Ты мне так не отвечай, ты говори прямо: может, тебе и мой Илюха не по нраву?
— Чудак ты, Яклич! При чем тут я? Пусть они сами.
— Ну, а ты против Илюхи не будешь, если мы посватаемся?
— Илюха твой — парень хоть куда! Только, вишь ли, Галя-то совсем еще девчонка. Ей учиться бы… в университет она осенью собирается.
— Университет не помеха, Филиппыч. Ты не увертывайся! Мой Илюха тоже возьмет да и поедет… И пусть бы учились себе совместно. Мне охота знать, как ты… родитель то есть?
Половнев отвел глаза в сторону, хмуро проговорил:
— Рановато, Яклич, Гале об замужестве думать. Какое же ученье, если замуж…
— Не обязательно замуж, помолвку сделаем. А поженятся опосля, годика через два-три. Я почему хлопочу?.. Знаю: души не чает Илюха мой в твоей Гале.
Половнев хотел что-то сказать, но не успел. К ним незаметно подошла Пелагея.
— Да вы что же это, мужики! — с укоризной заворчала она. — Поезд скоро придет, а они сидят себе…
Крутояров быстро встал с места.
— Садись и ты, Афанасьевна. Извиняй, пожалуйста… Только-только собирались к тебе пойти… Но ты не беспокойся, мы тут для разговору только пивка маленечко…
— Знаю я ваше пивко… —