этим утром предстал перед ними в спортивных трико и футболке, висящей на нем балахоном. Он первый встречает меня взглядом, чуть сводит брови, вглядываясь в мое отстраненное силой духа лицо, и только потом здоровается.
— Доброе утро, Заюш, — делает шаг ко мне, мажет своими губами по моим и возвращается к приготовлению чая, уводя взгляд.
Голос звучал бодро и сексуально, но настолько фальшиво, что родители не могли не заметить.
— А вот и явление Христа народу, — шутливо подкалывает отец, замечая меня. — Мы уж думали, ты там утонула, хотели вызывать спасательную бригаду. Второй пошел, — отодвигает стул и встаёт, выходит из кухни.
— Зина, ну в самом деле, что можно так долго делать в ванной? — спрашивает мама.
— Она очень любит плавать с уточками, — влезает со своей остромтой Вова, ставя на стол две чашки с дымящейся жидкостью.
Бросает на меня ещё один взгляд, подмигивает. Я, не скрываясь, закатываю глаза.
— Утки утками, а она здесь не одна, — не понимает шутки мама. — Нам ещё на рынок заехать надо, позавтракали и в путь.
— Я сейчас что-нибудь приготовлю, — отхожу к холодильнику, подальше от паршивца, безупречно отыгрывающего свою роль.
— Может, сначала переоденешься? — предлагает мама. Назидательно.
Бросаю свой взгляд на пижаму, ничего неприличного не нахожу, кроме выреза майки. Но, чтобы не распалять конфликт, все же иду в комнату. Мои лопатки провожает острый взгляд.
Скидываю пижаму, заматываю волосы в тугой пучок и накидываю домашнее платье. То самое, что надевала в прошлый их приезд. Не хочется натягивать штаны и футболку на влажную кожу, это неприятно, и тем более не хочется сливаться по образу со своим псевдо-парнем. Это странно.
На стадии поиска резинки или заколки для волос в дверь следует робкий стук.
Робость — это явно не про маму.
— Можно, — бурчу я, пока перерываю вещи на тумбочке. Господи, как мы умудрились за сутки такой бардак здесь развести?
— Как на счёт яичницы? — буднично спрашивает ввалившийся парень.
Прислоняется к дверному косяку, складывает руки на груди, впивается в меня взглядом. Чувствую его щекой.
— Хочешь сам приготовить? — спрашиваю, не оборачиваюсь. Блин, да где хоть одна резинка, когда она так нужна?
— Предлагаю тебе соорудить, а я поддержу морально.
— Пффа, — вырывается из меня фырканье.
Пришел тут, как ни в чем не бывало, про яйца задвигает. Неужели больше не о чем сказать?
Резко разворачиваюсь к нему лицом, опираюсь о тумбу позади. Волосы по инерции расплетаются из влажного пучка и опадают тяжёлой волной на спину.
— Ты ужасный человек, — полушепотом шиплю я.
— Без сомнения, — нахально улыбается он. — А ты та ещё фурия. Но это не отменяет того факта, что мы не закончили работу. Давай, соберись для финалочки, Заюш.
От «финалочки» по коже бегут мурашки, припоминая предыдущую партию нашего спектакля. Нет, повторять не будем, однозначно. Не после вчерашнего.
— Я собрана! — задираю голову повыше и выдерживаю раздражающе не верящий взгляд напротив.
— Не-а, — крутит он головой.
Как же он меня бесит!
Хватаюсь за одеяло, встряхиваю его, стягиваю с дивана. Иногда лучше молчать, чем говорить, меньше дров наломаешь. Вове эта истина неизвестна.
— Что ты делаешь? — спокойно спрашивает он.
— Ищу резинку! — рычу в ответ.
О, а вот и она. Наклоняюсь, тянусь до черной пружинки, вжатой в простынь.
Некстати вспоминается, кто и как ее с меня вчера стягивал. Зараза.
Выпрямляюсь, снова собираю волосы на макушке, прижимаю их резинкой, оборачиваюсь к наблюдающему за мной Вове.
— Пошли, — говорю я, делая шаг к нему.
— У тебя тут, — он прокашливается и проводит пальцами у себя вокруг шеи.
— Что?
— След, — переводит взгляд в окно.
— Какой ещё?..
Наклоняюсь к зеркалу на тумбе, осматриваю шею. Да чтоб тебя! Два отчётливых краснеющих следа от зубов. Кидаю гневный взгляд на Вову, он по-прежнему делает вид, что увлечен декабрьским рассветом. Стаскиваю футболку с кресла, натягиваю поверх платья, прикрывая ключицы.
— Я должен извиниться, — неожиданно подаёт голос мой псевдо-парень. — Это было более чем непрофессионально, — взмахивает ладонью, показывая на меня.
Чудесно. Именно таких слов я и ждала, чтоб почувствовать себя ещё большей дурой.
— Мы неплохо сработались, а мухи с котлетами я не смешиваю. Надеюсь, ты понимаешь.
Интересно, в этой красочной метафоре я муха или котлета? И так и так звучит отвратительно и бьёт по самолюбию. Я все ещё не плачу от обиды только потому, что от злости волосы на макушке натянуты так сильно, что моргать тяжело.
— Ничего личного, только бизнес, — сипло повторяю фразу, что однажды слышала из его уст.
— Ты все понимаешь, — приподнимает уголок губ Вова. — За секс мне ещё не платили и переступать эту грань мне бы не хотелось.
Я понятливо киваю, хотя не понимаю. Я бы и не стала платить ему за секс, даже мысли такой не возникало! Или его смущает, что все могло произойти, пока мы в товарно-денежных отношениях, а значит, приравнивается к проституции?
За завтраком я много думаю об этих его последних словах и том, какой смысл сама в него вложила. Обманываться я не привыкла, но будет глупо, если я даже не спрошу.
Мы провожаем родителей с двумя сумками, полными банок, до машины, по сложившейся традиции машем вслед удаляющейся машины. Как только та выезжает со двора, делаем шаг друг от друга.
Вова достает телефон из кармана и разблокирует его. Читает какое-то сообщение.
— Ну что, — вяло подаю голос, кутаясь в ворот пуховика. В спешке шарф натянуть забыла. — Соберём твои вещи и провизию?
— Ага, — что-то печатает на телефоне, разворачивается к парадной. Я плетусь за ним.
В лифте он продолжает супер важную переписку, не поднимая головы. В квартире расходимся по разным сторонам: он в комнату, я на кухню, так и не обменявшись ни словом. Достаю заготовленные заранее контейнеры, раскладываю по ним еду из холодильника, основываясь на уже изученных мной предпочтениях Вовы.
В коридор мы выходим одновременно, у него