Там было много разных учителей.
Были студенты, они устраивали «беспорядки».
Их сажали в тюрьму, ненадолго.
Потом их освобождали к какому-то царскому дню, потому что это были люди «не столь страшные».
Среди них был ученик великого к сегодняшнему дню Федорова, человека, который написал книгу «Философия общего дела».
Люди живут и умирают.
Как заплатить людям за то, что они страдают?
Рай, как догадался уже Марк Твен, место скучное, место тесное.
Достоевский в «Братьях Карамазовых» устами Великого Инквизитора сказал, что мало людей будет спасено, а что делать людям, которые виноваты только в своем рождении?
Великий Инквизитор предлагал обман церкви.
Обмен благодати, которая копится в руках клира, он может отпустить эту благодать за подвиг или за деньги.
Церковь бралась смыть грех, как неверно решенную задачу учитель смывает с черной доски.
Но это не решение.
Федоров предлагал воскресить мертвых.
Дать им другую жизнь, дать им бессмертие.
Это бессмертие было молодо.
Библия не знает бессмертия души.
Она знает бессмертие рода.
Но для того, чтобы сделать человечество счастливым, земля тесна, – надо населить хотя бы ближайшие планеты.
Федоров, библиотекарь в старинной прекрасной библиотеке, которая была положена в основу нынешней Ленинской библиотеки, библиотекарь, книголюб, монах нового дела, говорил, что человечеству уже тесно на земле.
Ученик этого человека был преподавателем у Толстого в школе, той школе, где дети вели себя так, как, казалось, ведут себя казаки там, на Тереке.
И вот этот человек – Симонсон (в школе у Толстого – Петерсен), ему дано имя финна, потому что тот, как говорится в плохих книгах, литературный прототип, финн, на одной из мыз которого была создана любовь, а потом девушка была брошена, – вот этот Симонсон верил, что весь мир жив, весь мир можно заселить, и он на глазах изумленных, растроганных революционеров влюбился в Катюшу Маслову.
Она уже переменялась в обществе женщины, которая при своих ошибках в представлении истории любила человечество.
Когда Лев Николаевич понял, что он заблудился в рукописи романа, что женщина свет, а остальные только тени ее; когда он сказал своей жене:
– Я передумал, Нехлюдов не женится на Катюше, —
жена обрадовалась – конечно, не женится.
Но она не знала, что Воскресение перешло от дворянина к проститутке; причем она не замечает того, что Катюша воскресает в широком ореоле людей, которые любили ее без вознаграждения.
Несчастье было оправдано.
Несчастье было как бы исправлено.
Получалась новая правда.
На великом суде «Воскресения», где не было священников, где никто не клялся, что он не будет врать, на великом суде горе было оправдано, а выводил людей из горя не поэт и даже не писатель, выводила правда.
В это время Катюша Маслова уже отказала Нехлюдову.
Он не сразу понял это, но женщина, та женщина на каторге, Марья Павловна, сказала, что если бы она ушла с ним, это было бы падение хуже, чем она пережила в домах терпимости.
Катюша Маслова стала несговорчивой.
Она стала гордой.
А Нехлюдов в это время бывал в домах людей своего круга, они принимали его, потому что видели, этот чудак не только благороден, но и родовит, и богат.
Ему прощалось его чудачество, его посещения вагонов для политических заключенных.
Симонсон любовно отнесся к Катюше Масловой. Не как к искуплению.
Он воскресил любовь, в которую поверили все.
Неисчислимая широта романа стала понятной.
Но чтобы снять ореол с Нехлюдова, рядом с ним был показан другой виновный.
Какой-то мужик Тарас, в семье которого нужна была новая работница, женился на очень молодой женщине. Она не могла еще полюбить. Любовь Тараса казалась девочке оскорбительной.
Она его, девочка, отравила.
Дело попало в суд.
Жизнь с Тарасом продолжалась.
Она влюбилась в него.
Я забыл сказать, травила она его медленно.
Это трагедия настоящая, которую не знал и не мог придумать великий Данте.
Тарас мог защитить женщину от арестантов, силой, упираясь широкой грудью.
Он пошел с ней на каторгу.
Его подвиг делает несколько чудаческий подвиг Нехлюдова тенью или полутенью.
На Кавказе у Толстого в «Хаджи-Мурате» чеченец говорит: веревка должна быть длинная, речь должна быть короткой.
Надо мне укорачивать свою речь.
Катюша Маслова отказала Нехлюдову.
Он поехал назад, его перевозили через реку обратно, в страну, где у него есть поместье, дом и рубашки с золотыми запонками и оставленная им невеста, хорошо к нему относящаяся.
Между ним и Катюшей Масловой проходит серьезный сибирский ледоход, идут льдины с дальних гор к дальнему океану, непобедимая линия.
Подвиг не дан тебе, Нехлюдов, и не ты воскреснешь. Веревка должна быть длинная, речь должна быть короткая.
В великой Японии жил когда-то, и учился, и изучил их язык давний мой друг и давно умерший лингвист Евгений Поливанов.
Он прожил странную жизнь. Он был учеником великого Бодуэна де Куртенэ. Сам был великим лингвистом.
После его смерти вышло только две его книги. Но то, что он написал, останется – в камне, врезанным каменными буквами, их можно даже потрогать.
И он рассказывал мне, что в Японии, конечно, много видов любви:
– та любовь – своеобразная,
– та, где есть и игра,
– та, где потом надоедает,
– такая любовь, как у нас, —
– вероятно, другая.
И мы любим не той любовью, которой любили люди Гомера.
Кто-то сделал оперу, там была ария, ее пел мне Поливанов: Ра-ра-а-а… О, милая Катюша, солнце зайдет…
И эта песня дошла до далеких берегов Японии – ее пели рыбаки.
Среди книг многокнижной Японии и среди слов многоразличных наименований в жизни японцев появилось русское слово – «любовь».
И пояснение – это чувство, которое испытывает Катюша Маслова к Нехлюдову.
Вот я и кончил говорить про Катюшу Маслову и ее Воскресение.
…Вспомним Маяковского.
Он умер. Умер совсем молодым.
Но сколько раз он воскресал, воскресал в своих стихах, переживая сотни омоложений в старом мире. Он шел по дорожкам зоологического сада и думал, что женщина, которую он любил, придет, они опять встретятся, даже если он не позовет ее.
Маяковский мечтал о воскресении.
У Маяковского столько оказывалось стихов, что он чистил карманы, сжигал черновики.
Это он делал неправильно.
Пушкин сохранял отрывки черновиков, как бы зная, что зерна почти бессмертны; они, во всяком случае, крепче нас.
Правда, существует другой конец «Воскресения»; он условен, как старый обычай креститься, проходя мимо церкви.
Евангелический конец.
«Воскресение» в начале и в конце обставлено евангельскими цитатами. Цитаты как бы упаковывают все описания; как бы предсказывают воскресение как религиозное воскресение.
Чехов, он понимал литературу, он говорил, что, приведя вместо конца цитаты из Евангелия, Толстой должен был бы предварительно убедиться в единственной мысли – мысли о полной достоверности Евангелия.
С горем скажем, так кончается и «Преступление и наказание», тем заслонив истинную скорбь преступления, – у Достоевского.
Раскольников попадает в тюрьму. И, имея спутницей Соню, бывшую проститутку, похожую в чем-то или возможностью одинаковости своей жизни и жизни Катюши Масловой, вместе с ней читает Евангелие, и Достоевский обещает нам книгу об этом.
Но эта книга, как и книга о жизни Нехлюдова, не написана.
Та книга, если бы она была написана, разочаровала.
Но надо не забывать Черткова.
У Толстого был план.
Нехлюдов в какой-то мере ученик Черткова, между тем в Нехлюдове сходство с Чертковым главным образом в том, что и у него есть скелет, без которого существа не могут передвигаться.
В растерянности, в конце, в попытке создать конец, Толстой думал: Нехлюдов, как Чертков, будет печатать в Англии, он английский язык знает, заниматься хозяйством, заниматься землей и хозяйством на основе учения Генри Джорджа.
А Катюша будет заниматься огородом.
Это как бы набросок для наброска.
Какое открытие сделал Толстой в «Анне Карениной»?
То, что женщина, как и мужчина, имеет право желать; он не скрывает этого во всей своей великой книге.
Она может желать, может любить и из любви может оставить того, кого любит, уйти в никуда от него с учеником великого фантаста Федорова, и тогда она будет Катюша Маслова.
Женщина с долгим вдохновением, которую не воскресил Толстой, потому что она не умерла; она всегда была беременна любовью.
Великий человек был человеком своего времени; он слушал литературные советы Черткова, к счастью редко их исполняя.
В понимании старой литературы мужчина воскрешал женщину. Мужчина дарил ей «мир», свою жизнь, но в другом окружении.
Толстой иначе рассказал об этом мире и о том, кому принадлежит право подарка.