— Ко мне, милый, — отозвала я тхайна, и добавила с мстительной улыбкой: — Не пугай профессора.
Профессор побелел от возмущения; правда, быстро справился с собой, и скоро возмущение на его лице сменилось хитрым выражением:
— Никак смелости набралась, Унсури? А будешь ли ты такой смелой без тхайна?
— Вас это не касается. Если это все, что вы хотели сказать, то я попрошу вас уйти и не раздражать тхайна.
— И то верно. Нечего тратить время на разговоры с тобой.
Гетен, развернувшись, пошел к выходу. Излишней добротой и тем более совестливостью этот человек не отличался и, более того, был этими качествам обделен. Поэтому меня не удивило, что он не принес извинения за то, что вынудил меня участвовать в своей авантюре, и не поблагодарил.
Локен же остался. Подойдя к вольере на опасно близкое расстояние, он миролюбиво заключил:
— На Гетена бесполезно злиться. Он живет высокой идеей, исследованиями и мечтами о великих свершениях. Люди для него — лишь инструменты для достижения цели.
— Мне безразлично, чем он живет. Буду относиться к нему так, как считаю нужным.
— Как хочешь, Унсури, — пожал плечами Локен и, совершенно не обращая внимания на тяжелый взгляд Улыбашки, еще приблизился к решетке. Тхайн сглотнул — при виде орионца у него обильнее вырабатывалась опасная для людей слюна. Я опустила руку на тхайна и выжидательно посмотрела на мужчину.
— Тебе лучше отойти, Локен.
— Обязательно отойду. Но сначала мы решим вопрос с оплатой.
Я скрипнула зубами. Мне удалось перевести Локену всю сумму, но этот жадный негодяй мог потребовать и еще — за молчание, или за что-то еще. Фантазии и наглости выдумать предлог, чтобы выманить деньги, у него точно хватает.
— Тебе уже заплачено, — не скрывая презрения, сказала я.
— Деньги я вернул твоему дружку Каркано, потому что твой платежный счет за обнуление средств заблокировали, — объяснил Локен и снял со своего мизинца мой «космический» перстень, после чего сунул руку с ним через прутья решетки в вольеру.
Я замерла, не зная, как относиться к тому, что вижу, что слышу.
— Бери, это твое, — подбодрил меня орионец. — И не беспокойся: кристалл я не заменил, не испортил.
Я медленно протянула руку, чтобы забрать перстень, но Локен в последний момент резко поднял руку вверх, так что я схватилась в недоумении за воздух. Рассмеявшись, Локен опустил руку и сам уже вручил мне перстень.
— Почему? — только и спросила я, надевая перстень на палец.
— Ты вот этого монстра, — Локен указал на тхайна, — не для собственных исследований спасала, не для того, чтобы набрать материалы для курсовой. Так, Унсури? Ты его спасла, потому что иначе не могла, потому что есть в тебе сострадание, сопереживание. А мне не хотелось бы наживаться на этом.
Я промолчала, не зная, как ответить. Поблагодарить его? Сказать, что это правильный поступок? Да, пожалуй, эти слова бы подошли, но я сказала другие:
— Удивительно, правда? Откуда у пластмасски и куклы взялись сострадание и сопереживание? Ты, наверно, чрезвычайно озадачен, Локен.
— Я действительно озадачен, и удивлен. Да, удивлен, — улыбнулся орионец, но впервые на моей памяти это была улыбка без снисхождения, дерзости и насмешки… Впрочем, эта улыбка быстро погасла на лице мужчины, и он произнес задумчиво: — Ты девчонка совсем, Унсури. Даже с этими своими высокомерными взглядами, замашками родовитой стервы и циничной дряни… ты все еще девчонка. И вот все это показное — мерзко, Унсури. Это бесит. Это меня и сбило с толку. Нельзя было целовать тебя тогда в джунглях, и смеяться потом. Циничной дрянью тогда был я. За это хочу попросить прощения.
Я почувствовала себя крайне неудобно. Локен напомнил о том, чего я сама стыдилась, чего сама не понимала и хотела забыть. Я до сих пор не могла внятно самой себе объяснить, какая сила, какой безумный порыв заставили меня желать его, ответить на его поцелуй…
— Прощать или не прощать — твой выбор, — добавил он.
Я взглянула в лицо Локена, в его яркие раскосые глаза и поняла, что именно меня к нему влекло и влечет сейчас. Жизненная сила. Если бы я была психокинетиком и могла видеть ауры, то аура Локена для меня светилась бы золотом или глубоким синим светом. К нему влекло подсознательно, как к теплу…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Однако он действительно обошелся со мной мерзко… Я плотно сжала губы, и Локен понимающе кивнул. В следующее мгновение он уже схватился за нос: это я, наконец, сделала то, о чем давно мечтала, и врезала ему по лицу со всей силы. Улыбашка мой удар сопроводил рыком.
Локен схватился за нос и, несмотря на то, что от боли у него выступили слезы, а из опухающего прямо на глазах носа потекла кровь, рассмеялся и все так же, без страха, одной рукой схватился за решетку.
— Прощаю, — сказала я, придерживая Улыбашку, которого взволновал запах крови.
— Не такая уж ты и девчонка, Унсури, — с трудом, но без тени злости или недовольства произнес орионец. — Бьешь как мужик.
— Знаю. Сходи к своей медсестричке в медмодуль, подлатает.
— Обязательно. — Продолжая одной рукой зажимать нос, Локен другую снова сунул через прутья решетки: — И все же, помня о специфике вашей расы, гражданка Унсури, я хотел бы, чтобы мы расстались не врагами. Изволите пожать руку?
Я изволила. Локен крепко сжал мою руку в своей и взглянул на тхайна:
— Пока, монстр. Защищай его, раз уж взялась, Унсури.
— Обязательно, — повторила я одно из любимых словечек орионца, и сказала: — Помня о специфике твоего рода занятий, Арве, хочу пожелать удачи.
— И тебе удачи, Кэя.
Локен ушел, оставив за собой цепочку ярко-алых капель. Улыбашка припал к земле у прутьев решетки, вытянул лапы и попробовал достать до капель — человеческая кровь волновала его необычайно.
Я же стояла на месте и смотрела вслед орионцу.
Как странно: когда мы были вместе, то без конца переругивались, вздорили и оскорбляли друг друга. Но теперь от вражды и следа не осталось. Только тоска и сожаление…
Глава 20
Срок моей волонтерской работы подходил к концу. Я не находила себе места; главной причиной тревоги был Улыбашка, мой грозный подопечный. Кто, как не я, может толково позаботиться о нем? Кто еще может найти к нему подход? Надежды на Козловски и остальных нет: им судьба тхайна безразлична.
До отъезда оставалась пара дней, и моя тревога усилилась. Причем это была тревога, связанная не только с тхайном. Возвращение домой значило для меня новый этап в жизни, переломный… После отъезда Гетена его практиканты получили свободу действий и смогли заняться исключительно своими делами; Дейриган теперь старался всегда быть со мной. Но я большую часть своего времени выделяла Улыбашке, и он с этим мирился — его восхищала даже моя увлеченность тхайном.
Мы с Каркано уже в открытую говорили о помолвке, и он обещал, что постарается провернуть дело со свадьбой как можно скорее. Такая поспешность была связана с тем, что следующий год Дейри планировал провести уже на станции другой планеты. Я слушала рассказы молодого центаврианина о том, сколько преимуществ откроется нам после брака, и поддакивала с улыбкой, хотя на самом деле не испытывала радости. Когда я только летела на Гебуму, была преисполнена ожиданием, трепетом, и, самое главное, была влюблена. Влюблена в тот образ идеального мужа, который сама же создала.
Увы, от влюбленности и следа не осталось. Но я понимала, что отходить от своего жизненного плана нельзя. Я не могу больше жить под опекой своего Рода, мне нужна свобода и тихая обеспеченная жизнь. Кто, как не Каркано, может дать мне желаемое? Он не навязчив, тактичен, живет наукой. Нам вряд ли разрешат иметь детей, так как мы оба вторая кровь, но и это не такая уж проблема. В конце концов, дети в наше время — роскошь, доступная далеко не каждому.
Дейриган все еще был робок со мной, несмотря на то, что в новом своем образе я произвела на него впечатление. Наши поцелуи были неловки, объятия — несмелы, а о большем и речи пока не шло. Каркано стал видеть во мне идеал как раз тогда, когда я перестала видеть идеал в нем. Даже кое-какой инцидент с Матео Крусом не испортил наших отношений…