И тогда, может быть, однажды какой-нибудь прекрасный день окажется больше мира и больше самой вечности… (Раскладывает карты).
Вербицкий: Я не знаю, что ты имеешь в виду, когда говоришь о вечности, Осип, но если тебя интересует мое мнение, то я думаю, что если бы наш следователь был сейчас с нами, то он не стал бы долго философствовать, а сказал бы по этому поводу, что существующим должно считаться все то, что может быть подтверждено свидетельскими показаниями и вещественными доказательствами. Книгами, газетами, рассказами очевидцев, заявлением потерпевших, протоколами допросов, следственными экспериментами. И мне, господа, это кажется весьма резонным.
Розенберг: Браво…
Короткая пауза.
Осип (негромко): А, между прочим, карты опять показывают на огонь… Похоже, нас скоро ждет небольшой пожар.
Вербицкий: Слава Богу, что не землетрясение.
Осип: Слава Богу…
Из бильярдной появляется Следователь.
Эпизод 21
Розенберг: Какие впечатления, господин следователь?
Следователь (усаживаясь за свой стол, негромко): Я, конечно, не специалист, господа, но если говорить серьезно, то ваш бильярдный гений играет весьма и весьма посредственно. Единственно, что его спасает, это то, что остальные играют еще хуже.
Вербицкий (шепотом): Ради Бога!.. Господин следователь!.. Нельзя разрушать народные идеалы! Это может плохо кончиться.
Следователь: Признаться, я ожидал другого.
Осип: А у нас тут все так, господин следователь… Мертвые ходят по улицам. Госпожа бургомистр избирается на двенадцатый срок. Господин пастор по четным дням пребывает в целибате, а по нечетным ходит с женой за покупками… Если бы вы хотя бы немного пожили у нас, вам бы уже, наверное, ничего не показалось бы странным.
Вербицкий: Господин Осип, как всегда, немного преувеличивает.
Осип: Да неужели?.. (Отложив карты). А вы посмотрите внимательно на этот чертов городишко. Он выглядит так, как будто кто-то его наспех придумал, наспех построил, наспех сколотил и оставил тут, на краю земли, словно плохие декорации, которые дожидаются только хорошего ветра, чтобы, наконец, рухнуть… А мы сами? Господи!.. Да, кто мы такие?.. Возьмите хоть кого, вон хотя бы нашего уважаемого господина Брута… Что это за имя такое, Брут? Он, что древний римлянин?
Вербицкий: Наш Брут – жертва демократических идеалов его матери. Она была помешана на Уинстоне Черчилле.
Осип: Ладно. Допустим… Пускай господин Брут жертва демократии. Ну, а вы, господин Вербицкий. У вас русская фамилия. Вы что, русский? Или поляк? Или вы тоже чья-то жертва?
Вербицкий: Какая тебе, в конце концов, разница, Осип? Я совершенно не уверен, что хочу обсуждать с тобой эти вопросы.
Осип: Прекрасно… Ну, а вы, господин Розенберг? У вас немецкое имя?
Розенберг: Я еврей, господин Осип.
Осип: Еврей, а говорили, что ваш отец служил в арабском легионе.
Розенберг: И что это, по-твоему, доказывает? Что я не могу быть евреем, потому что мой отец служил в арабском легионе?.. Странная у тебя логика, Осип.
Осип: Можно подумать, что у вас лучше… Как будто, если вы закрыли глаза и заткнули уши, то все обойдется.
Пожав плечами, Розенберг возвращается к шахматам. Вербицкий вновь скрывается за газетой. Короткая пауза.
(Негромко). Знаете, в детстве, я представлял Время в виде большой книги, чьи страницы заполнены разными чудесными историями… А теперь мне кажется, что в этой чертовой книге остались одни только белые листы, которые Время переворачивает наобум, без всякого смысла, как будто все мы пытаемся что-то сказать, а в результате получается какое-то глупое бормотание, как будто у нас у всех каша во рту, и мы мычим, не в состоянии выдавить из себя ничего путного.
Вербицкий (из-за газеты): Лично я, например, ничего выдавить из себя не пытаюсь.
Осип: Неправда… Любой человек, если он не окончательная скотина, всегда хочет что-то сказать и при этом, что-то очень важное.
Вербицкий (Розенбергу): Кажется, это он опять про меня.
Осип: Может, это и в самом деле смешно, господин Вербицкий, но у меня в последнее время такое чувство, как будто нас специально собрали тут на несколько часов, для того, чтобы мы смогли, наконец, открыть рот и сказать что-нибудь стоящее, что-нибудь важное, пока еще не погас свет и нас не попросили убираться отсюда восвояси, как это бывает в нашем парке, когда сторож выгоняет посетителей, потому что пришло время закрываться…
Вербицкий: Я и не знал, что ты умеешь так красиво говорить, Осип… Если бы только не эти твои ужасные фантазии, про которые не знаешь, что и думать.
Осип: По-вашему, это фантазии? (Быстро поднявшись, идет к вешалке и достает из кармана своей куртки сумочку для документов). Тогда вам, наверное, будет интересно посмотреть вот на это… (Достает из сумочки небольшую бумажку). Пожалуйста.
Вербицкий: Что это?
Осип: Театральный билет… Я нашел его в прошлом году на берегу моря… А вот еще один… Ряд десятый, место девятнадцать.
Розенберг: Но у нас, слава Богу, нет никакого театра. (Подходит ближе). Любопытно… Наверное, это намусорил кто-нибудь из туристов.
Вербицкий: Наверняка.
Осип: По-вашему, туристы таскают с собой прошлогодние театральные билеты?.. (Достает из сумочки гардеробный номерок). А это, по-вашему, тоже фантазии?
Вербицкий: Что это?
Осип: Гардеробный номерок. Номер сто. (Достает еще один номерок). А этот номер восемьдесят два… Вы где-нибудь видели у нас гардеробные номерки?
Вербицкий молча вертит в руках номерки, потом передает и Розенбергу. Короткая пауза.
А как вам понравится вот это? (Достает из сумочки сложенную бумажку). Это театральная программка. Тут правда, ничего не разберешь, но зато посмотрите на число. 25 декабря… Много у нас тут бывает туристов на Рождество и Новый год?..
Электричество мигает.
(Сквозь зубы) Чертова подстанция… Между прочим, я нашел за последний год три номерка, два театральных бинокля, несколько программок… Обрывок какой-то партитуры. И еще две контрамарки на откидные места.
Розенберг: Сочувствую.
Вербицкий: Интересно, а почему, например, я никогда и ничего такого не нахожу?.. (Почти сердито). А я могу вам объяснить, почему… Потому что я прихожу домой, ставлю чайник, включаю телевизор, а за окном садится солнце, и ветер шевелит занавески, и никто в целом свете не докажет мне, что я играю в каком-то дурацком спектакле, потому что все мы прекрасно знаем, что если мы где и играем, то только в пьесе, которую написал известный драматург по имени Господь Бог, а не какой-нибудь провинциальный неудачник, который собирался осчастливить человечество, а в результате не смог заработать себе даже на приличные штаны!
Осип: Да вы счастливый человек, господин Вербицкий… А вот когда прихожу домой я, то меня начинает колотить страх, что сейчас в темноте начнут медленно загораться лампы, и я услышу шум закрывающегося занавеса и первые аплодисменты…
Электричество мигает.
Иногда я просыпаюсь ночью от того, что слышу звонок, который торопит зрителей занимать свои места и тогда я думаю спросонок, что перед тем, как выйти на сцену, мне неплохо было бы хотя бы сполоснуть лицо… А иногда вечером, когда ветер стихает, я могу