в кульминационной сцене заколоть меня кинжалом, когда мы стояли на самом верху крутой лестницы. Любич хотел, чтобы я отшатнулась и упала назад, однако мне в голову пришла идея куда лучше. Утром, перед началом съемок этой сцены, подбежав к нему, я выпалила:
— Слушай, а давай, когда Эмиль меня заколет, я упаду и скачусь вниз по лестнице, до самого конца!..
— Хочешь сломать себе шею? — спросил Любич. — Ни за что!
А вдруг понадобится дубль?..
С досадой вздохнув, я возразила:
— Но это же старый акробатический трюк. Его любой танцор умеет делать.
— По-твоему, этот фильм — вершина твоей карьеры в кино?
А для меня он лишь начало… Я не собираюсь прерывать свою карьеру до тех пор, пока она не завершится естественным образом!
Мы всё спорили и спорили. Время шло, Эмиль горел желанием отснять эту сцену и отправиться домой, а Яннингс между тем был из тех актеров, кто способен сыграть совершенно блистательно, но не забудет при этом, который час… Он даже может порой утрировать роль, переигрывать, но работать сверхурочно ни за что не согласится.
Любич продолжал настаивать на своем, а я решила взять дело в свои руки и поступить как считаю нужным. Если права я, получится очень эффектный кадр, а если окажусь неправа, что ж, как говорят в России: «Жизнь — копейка, судьба — злодейка»…
Все было готово для съемки этого эпизода. Я забралась на верхнюю площадку лестницы, где меня уже ждал Яннингс. Моя Лена была в курсе, что я собиралась сделать, поэтому это пугало ее не меньше, чем Эрнста. В последний момент перед съемкой она примчалась на съемочную площадку с целой кучей мягких подушек, которые разбросала у основания лестницы. Любич тут же заорал: «Это что за баба влезла в кадр? А ну, гоните ее прочь со съемочной площадки!»
Мы с Яннингсом заняли места, предназначенные для эпизода.
Любич скомандовал: «Начали!» Заиграла музыка — ее включали для настроения. Яннингс, выхватив кинжал, заколол меня. Я в ужасе взмахнула руками и отпрянула назад, но при этом, видимо, наступила каблуком на подол платья и потому уже никак не могла контролировать процесс падения. Все члены съемочной группы закричали от ужаса. Сама я лишь помню, что в голове у меня пронеслась мысль: «Все, мне конец…» — и еще: «Бедняга Эрнст, это ведь конец и его работы как режиссера».
Я лежала у подножия лестницы, ошеломленная падением. Вся группа собралась вокруг меня: они были уверены, что я получила серьезную травму и, возможно, погибла. В общем, если бы не Лена, которая в последний момент набросала на пол подушки, на которые я свалилась, так бы оно и случилось…
Кадр из фильма «Глаза мумии Ма», 1918
Любич ругался последними словами сначала на меня, а потом принялся чихвостить Яннингса, что тот не поймал меня за руку…
— Откуда же я знал, что она тут устроит? — заблеял Яннингс. — Я, что ли, заставил тебя брать на роль эту полоумную полячку? Несколько мгновений спустя я открыла глаза, и Любич тут же крикнул:
— Пола, малышка, как ты?
Вот когда я сыграла свою лучшую роль умирающей героини!
— Что со мною, неважно, — заявила я. — Вы сняли, как я падала?
И, не удержавшись, хитро улыбнулась и добавила:
— Или тебе нужен еще один дубль?
Всякий раз, когда показывали этот фильм, сцена падения с лестницы вызывала возгласы ужаса в зрительном зале. Фильм «Глаза мумии Ма» стал тогда невероятно популярным, он помог развить и укрепить карьеру в кино для всех, кто принимал в нем участие. Одна из причин популярности, конечно, была в том, что фильм был исполнен густым, романтичным фатализмом Востока, а это и требовалось уставшим от войны людям, все стремились уйти в мир подобных фантазий. Была и другая причина: зрители уже начали воспринимать кино всерьез, как один из видов настоящего искусства, и именно в этом фильме были использованы приемы, которые далеко превосходили все, что делали в то время другие немецкие кинодеятели. Любич еще тогда, пятьдесят лет назад[82], стал использовать определенные ракурсы и мизансцены, какие до сего дня остаются в арсенале выразительных средств кино. А его контрапункт трагического и комического, притом плавно, легко переходивший из одного в другое, по-прежнему оказывает влияние на многих современных кинорежиссеров, например таких, как французы Трюффо и Годар или американец Билли Уайлдер. Между прочим, последний многое освоил благодаря контакту с Любичем, у кого он работал сценаристом. Так уж получилось, что Эрнст в последний период своего творчества снимал легкие комедии, заслонившие сделанный им вклад в киноискусство как режиссера-новатора.
Пауль Давидзон был восхищен результатами нашего сотрудничества, поэтому потребовал, чтобы мы с Любичем как можно скорее начали снимать следующий фильм. Было даже устроено специальное совещание для обсуждения нашего нового проекта. Руководство компании выражало особый энтузиазм, говоря о фильме по мотивам оперы «Кармен». Но я сомневалась, что это хорошая идея.
— Как воспримут зрители такое без музыки? — спросила я.
На что Давидзон ответил:
— Джеральдина Фаррар[83] несколько лет назад снялась в киноверсии этого сюжета у себя в Америке, а если уж ее, великую оперную певицу, не обеспокоило отсутствие музыки в фильме, надо ли тебе волноваться об этом?
— Ну, тот фильм как раз получился неудачным, — заметил Любич. — А мы сделаем хороший фильм! Для нас самое важное — это сюжет. Ведь повесть Мериме стала классической задолго до того, как Бизе написал оперу.
Кадр из фильма «Кармен», 1918
Давидзон так верил в успех будущего фильма, что выделил для съемок грандиозные по тем временам средства. Одну из сцен на натуре мы снимали около Калькзее, это глубоководное озеро в окрестностях Берлина, окруженное крутыми холмами: они были в кадре на заднем плане, и именно там по сюжету прятались контрабандисты… Остальные сцены «Кармен» снимались в специально построенных декорациях на территории киностудии в Темпельхофе.
Вечером 8 ноября 1918 года мы пригласили журналистов и руководство УФА на показ завершенного фильма в кинозале студии. Любич сидел в монтажной, внося последние коррективы в смонтированный фильм. Я сшила новое платье специально для этой премьеры. Сотрудники студии занимались устройством торжественного приема с шампанским перед показом фильма. Никто из нас не обращал особого внимания на катастрофические события, происходившие по всей стране[84]. Ведь когда живешь на краю пропасти, то довольно скоро перестаешь это замечать, а если газеты изо дня в день кричат о