женщину, с которой, как нам кажется, вам следует поговорить.
Детектива-инспектора Галт было плохо слышно – телефонная связь была ужасной.
– Кто она? Ей известно, где Джесси?
– Нет, но она ищет свою дочь.
– Не понимаю, о чем вы говорите? Свою дочь? Кто она? Извините, мне придется вам перезвонить.
– Ее зовут Сесилия Бартон. Она хочет поговорить с вами о своей дочери – Ребекке.
Не успела она произнести эти слова, как связь прервалась.
Глава двадцать вторая
Гарриет
13 января 1947 года
Гарриет Уотерхаус сидела в поезде, который мучительно медленно шел в сторону Уиттеринг-Бэй, чувствуя себя так, будто ее сердце должно было вот-вот остановиться.
Было всего четыре часа дня, но уже темнело, и ледяной дождь бил в окна поезда, покачивающегося на ходу.
У нее щипало глаза. Она была измучена, так как не спала всю ночь – Сесилия была одержима мыслью о том, что кто-то подсыпал в молоко Ребекки мышьяк. Только тогда, когда пришел врач и дал Сесилии успокоительное, Гарриет смогла забрать девочку из ее железной хватки и покормить.
Игнорировать болезнь Сесилии было уже невозможно, и всю ночь, пока Сесилия спала, Гарриет провела в кресле-качалке у камина, держа на руках Ребекку и стараясь дать ей как можно больше молока. Пока Сесилию держали, чтобы сделать ей укол, она кричала на весь дом, что Чарльз хочет убить ее саму и ребенка, потому что Ребекка была ему не родной дочерью. Ей уже было все равно, кто об этом узнает, но Чарльз, который еще несколько недель назад жил в Лондоне в родительском доме, был в ужасе от одной мысли о том, что позор мог выйти наружу.
Когда Сесилия и ее малышка уснули, Гарриет прокралась на цыпочках к комнате рядом с библиотекой, в которой у камина сидели сестры Чарльза и семейный врач. Она задержала дыхание и стала слушать.
– Завтра утром придут из опеки и заберут ребенка, – проговорила Маргарет, старшая сестра Чарльза. – Чарльз считает, что будет лучше, если ее увезут на удочерение в Америку, он хочет удостовериться, что их родство нельзя будет отследить по документам. Ему очень не хотелось бы, чтобы Ребекка объявилась через восемнадцать лет и устроила скандал.
– А что с Сесилией?
– Пока что он не хотел бы отправлять ее в сумасшедший дом. Не спрашивайте меня, почему, – у него слишком доброе сердце, из-за этого он и оказался во всей этой неразберихе. Так или иначе, он настаивает на том, чтобы сначала ее попробовали лечить здесь. Полагаю, он надеется, что она начнет идти на поправку, как только ребенка заберут, а после они смогут жить раздельно, не прибегая к разводу. В нашей семье никто никогда не разводился, и Чарльз не хочет расстраивать родителей, в особенности отца, у которого слабое сердце. Куда опять подевался бренди? Эта провинциальная прислуга никуда не годится.
Гарриет тихо вернулась в спальню Сесилии и осторожно подняла малышку из кроватки. Она вдыхала ее запах, целовала ее мягкие щечки, рассказывала ей о том, как ей жаль, что ее увезут далеко, в другую страну, к незнакомым людям, и о том, как она ее любит и как будет по ней скучать. Наконец она со слезами на глазах медленно опустила девочку обратно.
И все это время ни о чем не подозревающая Сесилия мирно спала рядом с ними – впервые за несколько недель.
Гарриет не знала, сколько именно она проспала, но проснулась она словно бы от резкого звука. Огонь в камине потух. Дверь на балкон была раскрыта. Тут же у нее возникло чувство, что что-то было не так, и, когда она с трудом повернула в сторону кроватки голову, словно налитую свинцом, она обнаружила, что та была пуста. Сесилия ни разу не покидала спальни с тех пор, как у нее родилась Ребекка. Гарриет быстро укрылась одеялом, распахнула дверь и выбежала в холодный каменный коридор.
Уже светало, но в доме было тихо, и, бросаясь от библиотеки к кабинету Чарльза, оттуда – в гостиную и обратно, глубоко в душе Гарриет понимала, что нигде их не найдет. Она не решилась звать Сесилию по имени, боясь кого-нибудь разбудить, прежде чем она поймет, что происходит. Спустя четверть часа тщательных поисков, еще до того, как прокричали первые петухи, Гарриет очутилась у черного входа, наспех надела ботинки и выскочила на январский мороз.
И тогда, стоя на пороге, протирая заспанные глаза и щурясь от солнечного света, освещавшего великолепно ухоженные лужайки, над которыми так старался Джейкоб, Гарриет наконец поняла, что Сесилия и ее дочь исчезли.
Поезд резко остановился на одной из станций, вернув Гарриет в настоящее. Хотя она и догадалась сразу, куда отправилась Сесилия, прошло шесть мучительно долгих часов, прежде чем она могла отправиться вслед за ней. Осознав, что Сесилия с дочерью пропали, Гарриет позвонила в полицию, и пока уходило драгоценное время, а Сесилия увозила девочку все дальше и дальше, Гарриет была вынуждена сидеть и отвечать на вопросы о ее предположительном местонахождении.
– Миссис Уотерхаус, мне очень трудно поверить в то, что вы знали, кажется, абсолютно все о жизни миссис Бартон, но понятия не имели о том, что она собирается сбежать с ребенком.
У детектива-инспектора были черные усы, от него разило потом. Он расхаживал по комнате и то и дело подходил к ней и наклонялся, слишком близко приближаясь к ее лицу.
– Если бы я что-либо знала о том, что она планирует сбежать, я бы сообщила о своих подозрениях мистеру Бартону, – тихо произнесла Гарриет. – Миссис Бартон крайне нехорошо себя чувствует, и я очень переживаю, что она сейчас бродит где-то в такую плохую погоду без теплой одежды, без денег и с беззащитной девочкой, которую я очень полюбила.
– Вы действительно не имеете ни малейшего представления о том, куда они могли направиться? Если вы знаете и выяснится, что вы нам не сказали, вы сядете в тюрьму за воспрепятствование полицейскому расследованию. А если ребенок хоть как-то пострадает… Мистер Бартон хочет только того, чтобы его жена и дочь поскорее вернулись домой целыми и невредимыми.
Гарриет подняла глаза на Маргарет Бартон, которая сидела напротив и внимательно следила за ней, постукивая пальцами по столу.
Стараясь отвлечься от того, насколько медленно поезд ехал по сельской местности Сассекса в сторону Уиттеринг-Бэй, Гарриет достала из сумки дневник и начала писать.
13 января 1947 года
Дорогой дневник,
Я в ужасе. Моя госпожа пропала. И она забрала малышку Ребекку с собой.
Я пишу эти строки в холодном вагоне поезда, направляющегося в Уиттеринг-Бэй,