Барсбек скакал впереди всего войска, и горячий степной ветер лишь сильнее будоражил его кровь, пока он представлял, как победит в сегодняшней схватке. Вдалеке смутно показались очертания шатра Нишу-хана. Барсбек уже почти чувствовал запах крови и горящего дерева, слышал крики умирающих русов. Он ненавидел их всем своим естеством, но сегодня, вспоминая Саркела, ненавидел в сотню сотен крат сильнее. Если бы Саркел не повстречал тогда Багатур-тархана, если бы Иштар не принялась вечером плясать подле костра со своими летящими косами, звонкими колокольчиками да монетками, ничего бы этого не было. Если бы только Саркел не появился однажды в шатре Багатур-тархана…
Слегка замедлившись, Барсбек велел готовить стрелы. Он не будет останавливаться, его войску не нужна передышка — не так уж много времени они провели в пути. Отдохнут, когда спалят дотла очередное городище русов. Барсбек не даст русам и одной лишней минуты, он не станет вести ненужные разговоры — ни с хазарами, ни с противником. Как и всегда, они налетят быстро и слаженно, начнут стрелять еще издалека — никто не сравнится с хазарином во владении луком.
Когда до городища русов оставалось чуть больше одного полета стрелы, Барсбек отпустил поводья и потянулся за луком. Ветер уже доносил отголоски громких слов на чужом языке. Русы готовились.
Повинуясь движению бедер своего хозяина, жеребец под Барсбеком перешел на рысь, и, туго натянув тетиву, полководец выстрелил. Раздался привычный, ласкающий ухо свист, оперение чиркнуло возле самой щеки — у каждого уважающего себя хазарина на лице была характерная отметка от частой стрельбы. Стрела полетела, и следом за ней полетели десятки других — хазары вокруг Барсбека, все как один, взялись за луки.
Во время великих битв порой бывало, что град хазарских стрел заслонял собой солнце, на мгновение превращая ясный день в ночь. Сегодня битва была поменьше, но Барсбек все равно проводил обрушившиеся на русов стрелы довольным взглядом. Он махнул рукой, приказывая стрелять еще и еще, и его войско отправило в полет сотню стрел, прежде чем до них долетели первые стрелы русов.
Хазары вскинули круглые, небольшие щиты. Барсбека заслонил один из воинов — он сам почти никогда не утруждал себя подобной защитой. Верил, что стреле руса не суждено его достать. Кого-то из его людей ранило: он услышал позади себя стоны. Кто-то с глухим стуком рухнул с лошади на землю.
Барсбек, закрепив на стремени лук, ударил жеребца пятками в бока, заставляя того вновь ускориться.
— Поджигайте стрелы! — крикнул он, обернувшись, и увидел за своей спиной сотни сотен хазар.
Он улыбнулся и посмотрел вперед, на городище русов. Если прищуриться, он мог разглядеть лица воинов за деревянным частоколом. Он уже чувствовал их страх. К вечеру от их дома не останется ничего, кроме черных угольков.
Железный меч IV
Когда отгремели, наконец, свадебные пиры, две седмицы спустя после возвращения из похода князь собрал в гридницах дружину и бояр на вече. Испросить совета, послушать седоусых, умудренных мужей, рассказать о своих деяниях. Ярослав затянул нарочно — уж дядька Крут ведал. Обычно созывал всех на другой день, как на Ладогу возвращался, а тут же седмица минула и другая еще. И свадебными пирами негоже было оговариваться, уж на третий вечер ни князь, ни его молодая княгиня за накрытыми столами не сидели. Другие за них праздновали.
Бояре разозлили князя еще до того, как тот отправился в далекое южное княжество, а, вернувшись, мальчишка принялся злить уже их. Дядька Крут токмо и мог, что сердито кряхтеть в седые усы да глядеть на Ярослава неодобрительно. Не выучил его, видать, пока поперек лавки лежал, а нынче уж поздно.
Людей в гриднице набилось — яблоку упасть негде. Притащили лавок едва ли не со всего терема, а все едино — сидели тесно, бок о бок, елозили да локтями друг друга тыкали. Кто постарше да славой ратной отмечен — поближе к княжьему столу, посреди гридницы. Кто помладше — подальше, вдоль бревенчатых стен да по бокам. Святополк, устроился отдельно — у него на лавке простора-то было вдоволь. Будь воля дядьки Крута — сидел бы нынче князев брат совсем в ином месте. Коли б сидел…
Пестуна своего да наставника князь неизменно сажал в самый первый ряд. Верно, для того, чтоб дядька Крут мог глядеть в наглые боярские рожи да плеваться про себя, сдерживать ругательства все вече напролет.
Баб в гридницу, знамо дело, не приглашали.
Раньше…
Нынче же мозолила Чеслава дядьке Круту глаза, хоть и сидела вдалеке от него, на лавке подле двери. Вместе с молодшей дружиной, отроками да кметями — мальчишка этот, Горазд, рядом с девкой как раз и вертелся.
Да-а, не было дядьке Круту покоя ни в избе у себя, ни в княжьем тереме. Всякий норовил то слово поперек сказать, то сделать шиворот-навыворот. Нигде не сыскать нынче ни порядка, ни послушания. А как про то, что травили его — прознали, спасибо уж князю на добром слове, так совсем лихо стало. Жена да дочки причитаниями своими дядьку Крута со свету сживут скорее, чем злополучный отравитель. Мочи не было слушать, вот воевода и сбегал из родной избы частенько.
Полная людей гридница гудела, но, когда в дверях показался князь, вокруг тотчас стало тихо. Сжимая ладонью рукоять убранного в ножны меча, Ярослав прошел к деревянному престолу на невысоких подмостках прямо посреди гридницы. Пристальным взглядом он окинул и свою старшую гридь, и безусых отроков, и настороженных бояр. Все помнили, как сцепились они с князем тогда, на исходе весны.
Мстиславич уж почти не хромал да не подволакивал правую ногу. Увидеть можно было, токмо коли очень внимательно к нему приглядеться. С какой-то отеческой заботой дядька Крут отметил еще, что рубаха-то на князе — новая. Иначе положен узор, по-другому расшит ворот и подол. Воевода скрыл усмешку в седых усах. Ну, может, и не худо все у него будет с молодой женой.
— Здравы буди, дружина моя славная да бояре многомудрые, — остановившись спиной к престолу, Ярослав по очереди посмотрел на бояр, оказавшихся ошуюю, и на дружину — одесную.
— Здрав будь, князь! — прогремела гридница в ответ.
Ярослав не успел сесть, когда заговорил, не стерпев, боярин Гостивит. Воевода знавал его еще при старом князе Мстиславе.
— Долго же ты ждал, пока собрать нас, князь!
Дородный и тучный, он поднялся с лавки, заняв собой, казалось, половину гридницы разом.
— Что же ты, Гостивит Гориславич, и нынче самую малость обождать не можешь? — Ярослав повернулся к боярину, не скрывая усталости. — Уж дал бы мне слово молвить, коли так чаял побыстрее вече созвать.
Дядька Крут довольно усмехнулся. Заматерел Мстиславич. В гриднице послышались тихие, сдержанные смешки. Но боярин Гостивит таких весельчаков сожрал бы с костями и не подавился. Они и взгляда его искоса не стоили.
— А мы о твоих подвигах ратных наслышаны, княже. Еще земля не осела на тех курганах, в которых отцы похоронили невернувшихся сыновей. Воинов нашей славной Ладоги! Которых ты, князь, увел, а взад — не вернул!
Коли прежние смешки прозвучали тихо, то нынче по гриднице прокатился сдержанный, но громкий ропот. Боярин же не дрогнул, на голоса оборачиваться не стал. Дядька Крут заметил, как взвился на ноги вернейший княжеский сотник Стемид — да был усажен на место своими побратимами.
Князь же выпрямился резко на престоле, впился взглядом в лицо Гостивита Гориславича. На побледневшем от гнева лице, как и всякий раз, еще резче проступил старый шрам.
— Вот как ты заговорил, боярин, — сказал он обманчиво ласково и спокойно.
— Не забудь про отцов да сыновей вспомнить, когда товары свои станешь по новому торговому пути на юг возить — рабов да меха, воск, мед, когда норманнам втридорога продашь итильское золото. Вспомни про них, боярин, когда привезешь к нам на Ладогу шелка, пряности заморские да вина, да стекляшки янтарные.
Гридница встретила слова Ярослава одобрительными кивками. Часть бояр и до того поглядывала на Гостивита с легкой опаской. А нынче и вовсе косилась неодобрительно. Кто-то даже полы богатого плаща запахнул, мол, чтоб подальше быть.