Федор Тучков снова поднес прутик к глазам.
Марина слегка толкнула его в плечо. Он оперся рукой о землю.
– Что?
– Почему ты не веришь, что его могли убить, чтобы он не пошел в милицию? Он же заявил, что знает – покойник не сам утонул, это убийство!
– Ну и что? – спросил Федор Федорович все с тем же вежливым раздражением.
– Как – что?! Преступник понял – ему угрожает разоблачение…
– Преступникам угрожает разоблачение только в книжках, Марина. Представь себе, что ты милиционер. Из раиотдела. У тебя на территории утонул отдыхающий. И все вроде бы понятно. Пришел пьяный, сел на берегу, свалился и не выплыл.
– Но он не сам свалился!
– Да-да. Конечно. Разумеется. К тебе приходит Вадим… как его фамилия?
– Не знаю.
– Ну, значит, просто Вадим или Марина Евгеньевна Корсунская и говорят, что точно знают, что покойник утонул не сам, а его утопили злые люди. Это, говорят Марина или Вадим, вовсе даже не несчастный случай, а кровавое убийство, и приводят некие доказательства. Абсолютно дикие, вроде нашего с тобой ремня. Значит, налицо преступление, которое нужно расследовать, доводить до конца, то есть до суда, собирать улики и свидетельские показания, предъявлять обвинение и так далее. В лучшем случае милиционер попросил бы Вадима ничего не придумывать, а тихо, спокойно и с удовольствием отдыхать в таком райском месте, как наш санаторий. В худшем – выгнал бы взашей. Вот тебе и все разоблачение. Только очень наивный человек мог решить, что Вадимовы разоблачения опасны. Наш… преступник не наивный человек.
И словно в доказательство он снова постучал прутиком по ладони.
– Значит, преступление все-таки было?
– Безусловно. И, как я теперь понимаю, не одно.
– А прутик при чем?
– Я тебе все расскажу, – пообещал он серьезно, – только дай мне время.
Это должна была говорить она – ведь это ее “приключение”, первое и последнее, единственное в жизни! Почему он присваивает себе ее “приключение”?! Зачем оно ему?! У него-то все еще будет или уже сто раз было, а она должна исчерпать свое “приключение” до конца!
Кажется, он что-то такое почувствовал, потому что поднялся – ветер взлохматил вечно прилизанные волосы и пузырем надул фиолетовую распашонку-и снова, как тогда, в номере, протянул Марине руку.
– Нам нужно успеть до дождя.
– Дождя не будет, – заявила Марина. Просто так заявила – потому что он только что присвоил ее “приключение”.
Тучков Четвертый благоразумно промолчал, еще поизучал пыль, а потом проворно двинулся в кусты, за которыми начинался лес. Марина потащилась за ним.
“Приключение” следовало как-то отбить себе, пока, правда, неизвестно как.
– А здесь что мы будем искать?
Тучков Четвертый ползал на четвереньках в траве, низко наклонив голову. Марине показалось даже, что он принюхивается.
– Это не могло быть далеко, – бормотал он себе под нос. – Духовое ружье тут ни при чем. Значит, где-то здесь.
– О господи, – простонала Марина и присела рядом с ним, – какое еще духовое ружье?!
– Сядь, пожалуйста, – попросил Федор Федорович и с силой надавил ей на плечо. Она плюхнулась в траву. Боль стрельнула в бок. – Я сейчас. Я только посмотрю.
– Что?!
Он вернулся к обрыву, стал на край и закричал ей оттуда:
– Поправее! Чуть-чуть поправее, пожалуйста, – как будто фотограф выстраивал композицию! – Теперь чуть назад. Так. Теперь сядь на землю и не шевелись.
Марина не шевелилась. Он подошел, опустился на четвереньки рядом с ней и стал смотреть в траву.
– Я думаю, что это здесь. Точнее, я уверен, что здесь. Левее или правее было бы видно с обрыва, а ближе-дальше – с дорожки, на которой мы с тобой стояли.
– Что видно, Федор?
Загорелые пальцы вдруг ловко выпростали из травы разноцветный коробок спичек с экзотической картинкой.
– Это Геннадий Иванович потерял, – уверенно сказана Марина, посмотрев на коробок. – Помнишь, у него такой был? Ты еще говорил, что странно, что он его с собой носит!
– Помню, – согласился Федор Тучков. Он потряс коробок – внутри негромко загремели спички, – а потом открыл и опять закрыл.
– Я не ожидал, – проговорил он задумчиво. – Даже… странно. Я не думал, что это может быть… Геннадий Иванович.
– Это Павлик, – заявила Марина.
Федор Тучков вдруг как будто о чем-то вспомнил.
– Да-да, – повторил он, – Павлик. Пошли, Марина.
– Куда теперь?
– В беседку. Марина остановилась:
– Я туда не пойду. Я не хочу. Мне там не понравилось.
Он оглянулся.
– Тогда я один, – как ни в чем не бывало решил он. – Советую тебе вернуться в корпус. Дождь все-таки хлынет.
Как – он один?! Один в украденном у нее “приключении”?! Да еще так просто, даже не попытавшись ее уговорить?!
– Нет, я с тобой.
Он уже шагал впереди, и ей пришлось унизительно его догонять, как собачке.
– Ты не бойся. – Он взял ее за руку и сразу же отпустил, даже не позволил себе пожать. Надо геройствовать до конца, и он геройствовал, что ему еще оставалось! – Я не дам тебя в обиду.
Эта старомодная и милая учтивость привела Марину в восторг.
Он не даст ее в обиду, надо же! Что-то было в этом школьное, благородное, давнее – она ходит в школу по его улице, и он защищает ее от хулиганов, за что нередко сам бывает бит, но даже с фонарем под глазом остается благородным и храбрым.
Наверное, если бы кто-нибудь защитил ее от хулиганов, когда ей было тринадцать лет, ее жизнь сложилась бы иначе.
Возможно, ручей повернул бы в другое русло и в конце концов добежал бы до края любви, и верности, и счастья. Не до Принстона или Йеля, а до края счастья – когда на кухне свет, в дверях собака и в выходные “всей семьей”. И может быть, даже был бы ребенок. Толстый славный лысый ребенок, в пахнущих чистотой и утюгом одежках, круглый, любопытный, наивный, похожий на отца, чтобы было кому сказать, уткнувшись носом в шершавую, твердую, вкусно пахнущую щеку: “Наш сын похож на тебя”.
Но никто и никогда не защитил ее от хулиганов, и хулиганов-то никаких не было, не от кого защищать. Значит, и ручей не добежит и не повернет. И неизвестно еще, будет ли Принстон или Йель, но выходных на даче не будет точно, и никогда и никому она не скажет про сына, что он – похож, и сына никакого тоже, наверное, уже не будет.
– Что случилось? – осторожно спросил рядом Тучков Четвертый. – Ты плачешь? Если тебе так не хочется идти в эту беседку, мы можем не ходить. Я схожу один… попозже.
– При чем тут беседка?! – вспылила Марина.
– Тогда что с тобой?
Не могла же она сказать ему, что плачет потому, что у нее нет сына и даже отца для него нет!
Федор подал ей носовой платок – сильно накрахмаленный, твердый, в жуткую клетку. Марина приняла платок и вытерла глаза.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});