Читать интересную книгу Имя дома твоего (с иллюстрациями) - Лев Успенский

Посмотрите их раз, и два, и три раза и скажите, могут ли некоторые из них оказаться топонимами, именами мест?

Лукавый вопрос: а по каким признакам можно определить это? А в то же время, я не сомневаюсь, вы довольно легко отберете в этом перечне такие слова, которые не только могут быть именами географическими, но и не могут быть ничем другим... {244}

В самом деле — что может, кроме селения или урочища, обозначать слово Громово? Вы не можете допустить существования ни зверя, ни птицы, ни силы природы, ни предмета, который мог бы по-русски называться так. Это слово может оказаться либо очень редкого типа фамилией, вроде Дурново, Благово, или, куда более вероятно, названием места.

Вы угадали: в РСФСР пропасть поселков и разных угодий с таким именем. Но как вы это угадали?

Возьмем другое слово: Козельск. Это уж бесспорный топоним. Никакой предмет не может носить такое нарицательное имя: козельск. Никакой человек не может называться Козельском Ивановичем или Иваном Козельсковичем. Но животное может именоваться «козел», или «козлик», или «козуля»; человеку вполне подойдет фамилия Козлов, Козловский или Козельский... Так вот в чем дело: в суффиксах!

Да, это так. Хорошо вряд ли может стать названием места, а вот Хорошово — типичное имя селения: под Москвой есть такой населенный пункт. Кроме — это явное наречие, никакой не топоним, а Кромы — имя города, не вызывающее ни малейшего удивления или протеста. И такие образования «названия мест» мы можем выделить из ряда других, даже не зная их значения, по чисто морфологическим признакам.

Бывают, конечно, и слова-совместители, способные выполнять не одну, а две или несколько функций. У нас как будто бы нет города Иванов, но он вполне мог бы быть: ведь есть же города Борисов или Николаев; такие названия могут быть поняты и как личные имена (фамилии) людей.

Казалось бы, совершенно не способно стать именем места слово Григорьевич, типичное отчество. Но ведь, пожалуй, невозможность тут кажущаяся. В Свердловской области имеется город Богданóвич, а ведь это тоже либо «отчество», либо «фамилия»... Правда, такие топонимы — великая редкость, но подобные же «отчества» во множественном числе уже образуют уйму названий во многих частях нашей страны: Василевичи, Барановичи, Яковлевичи, Дедовичи кажутся нам прежде всего топонимами, и лишь затем мы можем допустить, что каждое из этих слов может, кроме того, обозначать и «дети Василя», «Ба-{245}рана», «Якова», «Деда», что они произведены либо от личных имен, либо же от прозвищ.

Я не стану рассуждать о словах Семнадцать или Малаховщина: вы сами без труда разберетесь с ними. А вот Рычаг; топоним такого типа — возможен ли он? Собственно говоря, а почему нет? Если есть у нас город Клин, почему не быть Рычагу?.. Это показывает только, что, наряду с именами мест, образованными при помощи более или менее специализированных суффиксов — «-ск», «-ово», «-щина», — бывают и такие, для которых никаких особых суффиксов не требуется. Обычное слово переосмысляется и становится топонимом: река Лужа, река Бобр, город Холм, город Киров... Но все-таки для русской топонимики имена со специальными суффиксами гораздо характернее. Именно их мы легче всего опознаем в ряду других слов, признаем за географические наименования: Дулево, Ботвино, Весьегонск, Духовщина, Березайка... Ясно, что это названия мест. А вот Тетерев, Изюм, Орел, Мама, Девица — тут еще призадумаешься...

Ученые живо интересуются морфологическим строением наших имен мест. Интересно не только зарегистрировать все суффиксы, которые их образуют, которые для них типичны, и даже не только дознаться, почему и как язык отобрал и направил на такую работу именно их. Важно и вот что еще.

Форма географических имен меняется от одной части нашей Родины к другой. Для многих суффиксов, как для диких животных страны, можно указать на излюбленные ими «места обитания»: там они кишат, как какие-нибудь стрепеты в степи или росомахи в лесах Севера. А в соседних областях их нет, или они лишь изредка попадаются между других, густо распространенных.

Вот названия мест с суффиксом «-иха». В Москве и под Москвой они попадаются — Плющиха, Палиха, Балашиха — но не так уж часто. А в недальней Ивановской области они же составляют чуть ли не четверть всех названий деревень: Обжериха, Мишутиха, Лагуниха, Дюпиха, Чапуриха, Гольчиха, Мишкулаиха и т. д. и т. п. Их тут, по под-{246}счетам топонимистов, примерно в двадцать раз больше, чем под Москвой.

Почему?

Названия с суффиксом «-щина» встречаются куда чаще на западе нашей страны, а с суффиксом «-ата», «-ята» (Оверята, Степанята) — на ее северо-востоке...

В той же Ивановской области почти половина названий построена при помощи суффикса «-ов» (Помогал-ов-о, Ряп-ов-о); может быть, так и надо, так и везде?

Ничего подобного: на юге, на территории Украины с ее близко родственным языком, сорок два процента имен мест оканчиваются на «-ка» (Камен-ка, Макарьевка, Терсан-ка, Астрахан-ка), а имен на «-ово» значительно меньше. В Ивановских же пределах такие Каменки и Архиповки нет-нет и попадаются, но набирают не больше пяти очков (простите — процентов!).

Хорошо, пусть так. А какой смысл в этом «суффиксокопательстве»? Зачем оно?

Вот что пишет по этому поводу известный советский топонимист В. А. Никонов (его слова я пересказываю своими, так как его статья написана не для школьников).

Главная граница русской топонимии отсекает северную половину Европейской России, где безраздельно господствуют суффиксы «-ов» и «-ин», от южной, в которой царствует «-ка». Она пролегает примерно по линии от Брянска к Туле, от Тулы к Арзамасу и далее туда, где в Волгу впадает Кама.

А ведь эта линия в XVI веке была южным рубежом Московского государства. Как раз в это время русские географические имена стали образовываться не при помощи старых «-ов» и «-ин», а при посредстве нового суффикса «-ка». Старые русские земли остались при старых именах: они были уже густо заселены; новые селения возникали лишь кое-где. А вот те области Дикого Поля, степи, куда русские люди хлынули, начиная с этого времени, запестрели уже новомодными именами, до того времени не употребительными...»

Теперь представьте себе вот что. Государственные рубежи времен Бориса Годунова мы знаем лишь в общих чертах, по тем их приметам и граничным пунктам, {247} которые упомянуты в старых документах. А нанеся на карту раздел между областями «суффиксов» «-ов» и «ин» и «суффикса» «-ка», мы можем удивительным образом уточнить древнюю границу. Названия селений приходят на помощь: «Здесь — мы, старики и старушки, все на «-ов» и «-ин»... Тут вековечная русская отчина и дедчина. А за рекой — там пошли новомодные Марьевки да Преображенки; там — новина; туда отсюда переселялись уже в новое время...»

Вот суффикс «-ата», о котором уже шла речь. На северо-востоке, по рекам Каме, Вятке, Ветлуге, имен с этим суффиксом сотни и сотни. А, скажем, во Владимирской области их нет ни одного [81]1, в Ивановской — одно-единственное, если не считать крошечного «пятачка» в бассейне ничтожной речушки Ландех. Тут, на Ландехе, друг возле дружки, как семья белых грибов в лесу, сидит 32 селения на «ята, ата»: Озерята, Степанята, тридцать других... Причуда случая?

Навряд ли! За кажущейся случайностью стоят какие-то очень существенные события в далеком прошлом этих мест. Может быть, надо искать давних связей между этим «ландехским островком» и теми местами, где такие имена обычное дело... Какие связи? Чтобы ответить на все вопросы, топонимика должна сделать еще очень много, а работа по изучению морфологии наших топонимов, их грамматического строения только начинается.

Вообразите себе такую карту России, на которой извилистыми линиями соединены между собой не места с одинаковой температурой или давлением, а те, в которых встречаются «одинаково устроенные» названия — селений, рек, гор... Не «одинаковые» по смыслу, а одинаковые по строению... Такая карта расскажет о многом.

В. А. Никонов считает, например, что по распространению топонимов с суффиксом «иха» можно было бы довольно точно судить о том, как много веков жители Суздальской Руси расселялись и в низовьях Оки и на Средней Волге, шли через долину Вятки за Каму на восток, а в противоположном направлении двигались далеко на запад, в Подолию и Приднестровье. Поду-{248}майте, как это важно: ведь точных данных о таком многовековом переселении не найти ни в каких архивах, ни в каких старых документах...

Так что же? Может быть, в топонимике важней всего — морфология?

Трудно сказать, что тут важно и что менее важно. Сейчас ученые стремятся проникнуть в слово-имя даже еще глубже, чем до его морфологической основы, исследовать не только его «части», но и самые звуки, из которых эти части сложены. Это похоже на то, как физики от изучения молекул перешли к исследованию атомов, а затем и элементарных частиц, из которых атомы сложены... И, видимо, это направление в топонимике открывает тоже интересные перспективы.