Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Можно было бы упрекнуть Петра во многом: зачем было принимать немецкое название для крепости, защищающей Невское начало, если у нее было старое, {257} умное и милое русское имя Орешек? Это «Орешек» говорило и о неколебимой твердости укреплений, и о растительности в окрестностях твердыни. Финны издавна звали Орешек Пахкиналинна, Ореховая крепость; Ладожское прибрежье изобиловало зарослями лесного ореха, лещины. Но с Петра взятки гладки.
А вот, спрашивается, зачем и почему после Великой Отечественной войны, когда вознамерились очистить окрестности Ленинграда от излишней иноземщины, старому городу не вернули допетровское имя, а наградили его чудовищным по сложности и неблагозвучию названием Петрокрепость?
Оно звучит не по-русски: «крепость» никогда не соединяется в наших топонимах с урезанным личным именем основателя; Петроград, Ленинград — возможные сочетания; Петрокрепость или Петросело, Петрохутор — немыслимы.
Оно не поддается никакому грамматическому словопроизводству. В Ленинграде живут ленинградцы, во Пскове — псковичи. А ну-ка, кто живет в Петрокрепости? Петрокрепостяне? Петрокрепостники?
Оно безобразно во всех отношениях: я не завидую тому, кто обессмертил себя созданием этого топонимического урода. Он воздвиг нерукотворный памятник собственному безвкусию и нечуткости к законам русского языка.
Еще хуже с Петродворцом. Вместо откровенного немецкого, исторически объяснимого имени, прикрепили к городу его точную и неправильную кальку — рабскую передачу слова по частям. А это всегда опасно: нельзя русское «поднос» переводить немецким «унтерназе», хотя «унтер» — «под», а «Назе» — «нос».
И вот уже звучит уродливое производное: «Петродворцовый район»; и вот уже опять-таки неведомо, как назвать того, кто живет в Петродворце — петродворецким, что ли? А ведь город прекрасен! А ведь это город-музей, памятник эпохи, жемчужина архитектуры XVIII века... Допустимы ли такие грубые и смешные огрехи?
Когда имена местам дает народ, он не делает таких ошибок. Он может придать имени высокое и торжественное звучание, отразить в нем великие события своей истории, увековечить память своих любимцев и героев... {258} Господин Великий Новгород, Старая Русса, Красная площадь, Крещатик, Кремль...
Он может отозваться на ласковую прелесть родной природы: Лосиный остров, Черемушки, Подвишенки, Красная Горка, Струга-Гридица (река в Великолуцкой области), Малиновая Вода — чудесные имена, не правда ли?
Но он же может, осердясь или впав в лукавство, приклеить к месту имя ничуть не менее выразительное, но полное иронии или гнева, дышащее веселым запанибратством и насмешкой, то безобидной, то негодующей... Таковы Собачья площадка или улица Матросская Тишина в Москве, московское же имя Разгуляй (место, где встречало приезжих «общедоступное царское кружало» — кабак), петербургский остров Голодай, такие черные, жуткие имена, как Пропойск (Могилевская область), Злодейская (под Ростовом на Дону), Нища — на юге Псковщины, Мироедиха на реке Таз...
А Никола на Курьих Ножках, а Николоболвановка, а Божедомка или — точно рукой махнуто на всякую святость — Якиманка вместо «Улица с церковью святых угодников божиих Иокима и Анны»? Поистине «то разгулье удалое, то сердечная тоска» звучат во всех этих бесчисленных памятниках народного творчества.
Это свойство не одного нашего народа. И за рубежом имеются сходные имена, и такие и этакие. Есть там на их вкус и манер пышные и громозвучные названия: Сиудад де Рио-Жанейро, город Январской реки, Консоласион-дель-Сур — Утешение Юга. Но имеются, как мы уже видели, и Мон-Долан (Гора Тоски) рядом с Монт-Роз (Розовой горой) и Грейт Мизери Айлендс (Острова Великой Нищеты), одновременно с городом Просперити (Процветание) в Соединенных Штатах. Были даже деревни Ангст унд Нот (Страх и Нужда), а также Иррендорф (Болвановка) в Германии. Впрочем, последнюю потом переименовали: к сожалению, мне неизвестно, как именно...
Какими бы ни были народные имена, они действительно передавали чувства и думы множества людей, отражали подлинную жизнь, говорили о времени и {259} месте, дышали гневом и гордостью не одного человека, а многих. И если любой народ задавался целью создать красивое имя, он делал это на заре своей юности с той же легкостью, с какой слагал свои песни, вырезывал из дерева и кости необыкновенной тонкости и прелести узоры, плел великолепные кружева, про которые пишут целые книги, но о которых никто не может сказать: этот рисунок выдуман такой-то женщиной или таким-то мужчиной. Он придумывал имена, как движения огненных танцев и расцветки превосходных тканей, словом, как творил всю свою культуру.
Нам теперь, прежде чем начать соперничать с ним, надо у него основательно и вдумчиво поучиться.
Однако, прежде чем говорить о красоте имен, надо установить, о какой именно красоте мы думаем.
Речь пойдет не о внешней прелести звучания, не о благозвучности имен. О благозвучии не легко договориться. Народы говорят каждый на своем языке; языки обладают своими, совершенно разными, системами звуков, своими понятиями о их прекрасных и уродливых сочетаниях, часто недоступными их ближайшим соседям.
Сравнивать звуки одного из них со звуками другого и утверждать, что наше русское «ы» некрасиво, а вот турецкий «гайн», который, по словам самих турков, представляет собой нечто среднее между тем звуком, какой издает теленок, подзывая свою мать, и тем, какой слышится из уст неверного, когда его тошнит после выпитого вина,— прекрасен или наоборот, бессмысленно. Мы часто любим выдавать свое национальное за всеобщее. А ведь с точки зрения папуаса какая-нибудь всесветная красавица, этакая «мисс Европа» или «мисс Америка», может казаться бледной немочью, и, наоборот: папуасская Венера никак не восхитит европейца.
А бывает и другое: нас нередко пленяет именно все чуждое, странное, непривычное — какое-нибудь неслыханное блюдо китайской кухни, какой-нибудь фетиш или маска с берегов озера Чад. Такое же происходит и со словами незнакомых языков: мы порою слышим их, не понимая значения, и воспринимаем как своеобразную музыку, совсем не так, как воспринимают произносящие их люди. {260}
Один очень слабо знавший русский язык латыш уверял меня, что язык наш весьма похож на итальянский. В доказательство он произносил «очень красивый русский слово: «Абкна-вéнна», в котором я с великим трудом мог узнать наше самое обыкновенное «обыкновенно».
Помню, как я был разочарован в детстве, когда узнал, что звучная, аристократически пышная фамилия героя известного романа Понсон дю Террайля «Рокамболь» по-французски означает не что иное, как «чеснок»... Сладкозвучность фамилии после этого сильно потускнела в моих представлениях: какая уж тут красота, если «чеснок»?
Так же и с именами мест. Название колумбийского городка Баррáнкавермеха звучит для нас торжественно и высокопарно, как имя какого-нибудь высокопоставленного гранда из Кастильи и Арагона. Но стоит узнать, что оно по-испански означает нечто вроде «Красный овраг» или даже «Червивый овраг», мы волей-неволей начинаем думать о нем по-другому, не так ли?
Точно так же англичанину или французу может показаться самым красивым из наших имен мест какое-нибудь Пошехонье или Чухлома, а ведь мы к ним так ни с какой стороны не относимся...
Нет, фонетическую красоту, благозвучие лучше оставить в стороне: устраивать мировой чемпионат по этой части и трудно, и даже просто невозможно. Обратимся к красоте смысла имени, но и тут придется сделать оговорку.
Мы не должны иметь в виду сейчас то, что можно было бы назвать глубокомыслием или благородством содержания имен. Топонимы бесспорно «правильные», содержащие высокую идею или очень точные по своему содержанию — ну, скажем, американское Либерти или африканское Либерия — «свобода», наши Дружба или Мирный — это имена особого рода и класса, о них надо судить с особых позиций. Сейчас же меня интересуют другие названия — те, в которых проявляется именно чувство красоты, те, которые основаны на образном представлении о прелести природы, о замечательных особенностях того места, которое человек называет, словом — отмечены отношением к нему, свойственным людям чутким и тонким, поэтам в душе. {261}
Альберт Доза, один из немногих топонимистов, коснувшийся этой стороны всемирной системы географических имен, обронил как-то мысль, что, по его мнению, на великом конкурсе красоты одно из первых мест могло бы занять название скромного озерка (может быть, даже прудика) его родной Франции: Экут с’иль Плё, то есть: «Прислушайся, не идет ли дождь?»
Спорить немыслимо — замечательное имя! Так и видишь тихую, темную, настороженную воду, о которую первые капли дождя ударяются с нежным, усиливаемым эхом, шумом. Еще ни глаз ни кожа не замечают этих капель, а чуткая мембрана прудовой поверхности уже отозвалась на их прикосновение и передала его милый ропот внимательному слуху... Прелестное имя, и оно, бесспорно, заслуживает очень высокой эстетической оценки: его дал маленькому водовместилищу человек с душой художника и друга природы.
- Прозрение - Лев Шеромов - Прочая научная литература
- Загадочный камень царя Александра (об александрите, Александре II и не только о них) - П. Реус - Прочая научная литература
- Книга о странном (с иллюстрациями) - Киви Берд - Прочая научная литература
- Загадки мироздания - Айзек Азимов - Прочая научная литература
- Расширенный фенотип: Дальнее влияние гена - Ричард Докинз - Прочая научная литература