создать атмосферу доверия между США и СССР и добиться соглашения с СССР по всем основным в<опро>-сам. Источник обращает внимание на то, что эти полит. амбиции весьма характерны для Т<румэ>-на. Учитывая это, источник высказывает мнение, что “было бы целесообразно проявить особое внимание Т<румэн>-у, в виде одной-двух встреч Ст<али>-на с Т<румэно>-м” Изложенные выше сведения подтверждаются другими агент-ми данными, полученными также резидентом НКГБ в Н-Й».[382]
Кроме того, сообщалось, что уже в Германии, за день до начала конференции,
«Т<румэн>. принял группу амер. радиокомментаторов и беседовал с ними по в<опро>-су об американо-сов. отношениях. Т. в весьма резкой форме высказался против лиц, проводивших в период конфер<енци>-и в С-Фр антисов. кампанию и заявил, что такая политика противоречит подлинным интересам США. Когда собеседники Т., как это обычно принято в таких случаях в США, задали ему в<опро>-с, чем они могут ему помочь, он ответил: “Необходимо энергично противодействовать проводимой в США антисов. кампании. Эта камп<ани>-я бессмысленна и вредна. Между США и СССР нет серьезных противоречий. Обе страны являются великими континентальными державами и на всем земном шаре нет таких пунктов, где бы их интересы сталкивались. Будущий мир зависит от наших дружеских отношений”».[383]
И со стороны англичан были надежды на плодотворное взаимодействие США с Советским Союзом. Подтверждением тому является такая добытая агентурным путём и направленная Сталину, Молотову и Берии выдержка из сводки английского посла в Вашингтоне Эдуарда Галифакса:
«Речь Бирнса по случаю его назначения, с упором в ней на необходимость жить в мире с нациями, обладающими различными взглядами (написанная как мне сказали, Беном Коэн), задает общий тон политике, рассчитанной на культивирование терпимости и на избежание больших кризисов. (Бенджамен Коэн – специальный представитель госдеп<артамен>та на конференции в Берлине. Примечание НКГБ)».[384]
В той ветви альтерверса, где Сталин учёл эти сведения, а также сведения, добытые агентами “Дики” и “Ридом” у Моргентау, и по рекомендации разведки провел «одну-две личные встречи» с Трумэном после «невольно» и «в возбуждённом состоянии» (Оппенгеймер) брошенной им (Трумэном) фразе о «сверхобычном оружии» (Молотов), Сталин получил гораздо более детальную политическую информацию об американской атомной бомбе.
Ещё одна ветвь альтерверса, близкая по историческим результатам к рассматриваемой, которая включает в себя следующую причинно-следственную цепочку событий. Во время войны, 1 марта 1941 года, был образован специальный комитет Конгресса США «Senate Special Committee to Investigate the National Defense Program (Специальный комитет Сената по рассмотрению программы национальной обороны)» под председательством Г. Трумэна, который во время войны был высшей властью в вопросах обороны (выносил решения, представлявшиеся для исполнения Президенту (как главе исполнительной ветви власти). Начиная с 30 сентября 1944 года на заседаниях комитета шло подробное обсуждение проблемы использования атомного оружия в войне с Японией и его судьбы в послевоенном мире. Более того, на 4 заседаниях 23–25 апреля 1945 года.
«происходило полное посвящение в детали ядерной программы Manhattan Project всех членов Комитета. Проходил постоянный брифинг с Главой Манхэттэнского проекта Генералом Гровсом и Военным Секретарем Стимсоном».[385]
У разведки НКВД было достаточно возможностей, чтобы получить подробную информацию об этих заседаниях и «достучаться» с ней до Сталина. И в этой ветви Сталин в Потсдаме не только не игнорировал сообщение Трумэна, но сам инициировал конфиденциальные переговоры с ним.
В этой ветви произошло то, чего ожидал от Сталина Черчилль, но что при этом ветвлении альтерверса выбором Сталина в нашей ветви осталось в сослагательном наклонении:
«Ничто не помешало бы ему сказать: "Благодарю вас за то, что вы сообщили мне о своей новой бомбе. Я, конечно, не обладаю специальными техническими знаниями. Могу ли я направить своего эксперта в области этой ядерной науки для встречи с вашим экспертом завтра утром?" Но на его лице сохранилось веселое и благодушное выражение, и беседа между двумя могущественными деятелями скоро закончилась».[386]
Детальной технической информации, конечно, и у Трумэна не было (а Курчатов получал её совсем по другим каналам), но в тот момент (Трумэну действительно нужен был успех на выборах и он имел личное стремление к сближению со Сталиным) удалось начать политическое обсуждение судьбы ядерного оружия. Сталин, зная о состоянии советского атомного проекта, уверенно блефовал и создавал впечатление о наличии (или непосредственной близости такого наличия) такого оружия и у СССР. В результате удалось избежать прецедента его использования для бомбардировки Японии.
Но это – в другой ветви альтерверса. В той ветви, в которой искреннее впечатление Рузвельта после Ялтинской конференции соответствовало действительности:
«Выражаясь простым языком, я отлично поладил с маршалом Сталиным. Этот человек сочетает в себе огромную, непреклонную волю и здоровое чувство юмора; думаю, душа и сердце России имеют в нем своего истинного представителя. Я верю, что мы и впредь будем отлично ладить и с ним и со всем русским народом».[387]
В нашей же ветви Рузвельт «купился» на искусно сыгранную Сталиным роль «души и сердца России». Под этой маской скрывалась патологическая недоверчивость Сталина, которая после смерти Рузвельта привела к тому, что он не поверил оценкам Моргентау и другим данным разведки, сочтя их «наивными заблуждениями», и не использовал шанса начать «атомный диалог» с Америкой на самом раннем этапе существования атомной бомбы.
Так что вряд ли его поведение в ходе разговора с Трумэном является столь очевидным «дипломатическим успехом». Скорее, политический итог этого разговора можно считать даже не «нулевой», а «отрицательной» ничьей. Но оценку Оппенгеймера нужно скорректировать: «Величайшим упущением в амер. мировой политике было то, что Трумэн не рассказал Сталину откровенно об атомной бомбе». И виновны в этом оба мировых лидера.
Хотя и после Потсдамской встречи Трумэн пытался наладить диалог со Сталиным
«по контролю над атомной энергией в интересах мира во всём мире»,[388]
через визит в Москву в декабре 1945 года американской делегации, в ходе которого, как надеялся Трумэн,
«Вы примете Государственного Секретаря Бирнса и откровенно переговорите с ним»,[389]
упущенный в Потсдаме шанс личной попытки «достучаться» до «Вождя народов» не позволил перевести этот диалог в конструктивное русло.
Но к этому моменту откровенный разговор с американцами об атомной бомбе был уже невозможен – с августа вовсю разворачивался беспрецедентно масштабный и совершенно секретный советский атомный проект, причём к середине декабря Сталин уже определился с его стратегией: делать бомбу на основании американского опыта. Это его внутреннее убеждение сложилось на основании анализа работы Спецкомитета в первые