вижу в кулинарии; светловолосый мужчина, который однажды зашел внутрь, просто чтобы сказать нам, что он никогда ничего не станет у нас покупать. И множество других, которых я не узнаю, но выражение их глаз дает понять, что достаточно знать только одного, чтобы узнать их всех.
В руках у них таблички с буквами, нарисованными крупным черным шрифтом. «Мерзкая раса» – говорится на одной из них. «Недомерки» – гласит другая. «Варвары». «Узкоглазые». «Китаезы».
Я все еще пытаюсь понять, что означают эти таблички, когда группа начинает кричать. Начинается с одного голоса, ломкого и холодного. Затем присоединяется еще один, на этот раз резкий и гнусавый, затем еще один, гулкий и яростный, потом еще и еще, пока они не становятся уже не отдельными голосами, а целым ревом. На моих глазах они превращаются из людей в один силуэт с шеями, руками и ногами, и один-единственный голос, ужасный голос, который звучит, как поезд во время торможения.
«Китайцы должны свалить, – скандирует голос. – Должны свалить, должны свалить, китайцы должны свалить!» Один из белых мужчин впереди толпы делает шаг вперед и прижимается лицом к окну, скаля зубы. Я вижу два клыка цвета свиных внутренностей. Он вытягивает губы так, чтобы они касались стекла, между зубами блестит слюна. Его веки раздвигаются, обнажая тонкие малиновые узоры на белках глаз. Когда он замечает, что я смотрю на него, то отступает назад и плюет мне в лицо. Слюна ударяется о стекло и скользит вниз, но я все равно вздрагиваю. Толпа аплодирует.
И тогда все становится на свои места. Эти таблички – они про нас. Эти крики обращены к нам. Эта толпа здесь из-за нас. Нам прибегает в магазин из подсобки, услышав выкрики, разбивающиеся о наши большие стеклянные окна.
– Мы закрыты, – сперва говорит он мне. Затем его взгляд скользит по толпе снаружи, по буквам на таблички, и его голос пропадает.
– Они просто пришли, – я понимаю, что кричу.
Тем не менее Нам не двигается. Я не знаю, откуда он родом, что он пережил, но знаю, что с таким он, должно быть, никогда прежде не сталкивался. Что-то ударяется о стекло, и мы оба отшатываемся – кто-то бросил гнилое яблоко. Я решаю действовать; прежде чем следующий предмет попадает в окно, я поднимаю руку, чтобы опустить жалюзи. Они падают с хлопающим звуком, и в одно мгновение злые лица исчезают. Но их голоса по-прежнему как гром. Думаю, если гнилые яблоки не разобьют окно, то это могут сделать их голоса.
– Что нам делать? – спрашиваю я Нама, отступая от окна и вставая рядом с ним. – Мы не можем открыть магазин, когда такое происходит снаружи.
Нам потирает виски, зажмуривает глаза. Он что-то бормочет.
– Нам, – говорю я громко, и на этот раз кладу руки ему на плечи, встряхиваю его. – Что нам делать?
– Дай подумать, – говорит Нам слабым голосом. Он впервые звучит как старик.
– Мы знаем, что вы там, – кричит толпа. – Трусы! Подлые ублюдки! Выходите, выходите, желтомазые!
Даже с опущенными жалюзи мы слишком уязвимы, слишком незащищены. То, что лица на улице были скрыты, позволило им разрастись, превратиться во что-то гигантское и смертоносное. Они уже не люди, а звери.
– Они нас не знают, – обиженно говорит Нам. – Я должен поговорить с ними. Это все недоразумение. Да. Они должны выслушать.
Я представляю мужчину с оскаленными зубами, его прижатое к окну лицо. Я говорю Наму, что мне кажется, они не будут слушать. Но уже слишком поздно. Нам двигается с удивительной скоростью для человека его возраста, пробегает мимо меня и направляется к двери, прежде чем я успеваю его остановить. Я открываю рот, чтобы крикнуть «НЕТ», вытягиваю руку, но волнение толпы уже возросло. А потом он исчезает, и дверь за ним захлопывается.
И опять, как я чувствовала много раз прежде – быстрое, мгновенное падение страха. Я подбегаю к окну и просовываю палец между жалюзи.
Снаружи стоит Нам, его круглое тело накрепко вросло в землю. Толпа отступает при его появлении, отшатывается как один. Он что-то им говорит, и голос у него тихий и сильный. Толпа затихает. Кажется, слушает.
Но чем дольше Нам говорит, тем заметнее: что-то происходит. Толпа снова шумит, сначала глухо, потом все громче и громче, пока их тела не рычат под тяжестью гнева. Я больше не слышу голос Нама. Думаю, он и сам не слышит. Мужчина, скаливший зубы, теперь снова впереди, смотрит на Нама и кричит, его уши красные, как сливы.
И тогда это происходит – быстро, слишком быстро, чтобы я могла уловить движение. Какой-то объект пролетает мимо уха мужчины и приземляется рядом с правой ногой Нама. Нам наклоняется, чтобы осмотреть его. По тому, как он неподвижен, я понимаю: он сбит с толку, а потом охвачен ужасом. Я раздвигаю жалюзи пальцами, чтобы получше разглядеть, и вижу рядом с ним камень.
Прежде чем Нам или я успеваем среагировать, еще один камень проносится по воздуху, на этот раз врезаясь в окно прямо над моей головой. Я задыхаюсь, отрываю руки от жалюзи.
И тогда понимаю, даже не видя этого, что мир снаружи рухнул. Голоса больше не голоса, а дикое рычание. Когда я снова смотрю сквозь жалюзи, толпа рассеялась, но не для того, чтобы вернуться по домам – нет, они рвутся вперед. Я больше не вижу Нама – толпа сомкнулась вокруг него, их таблички рвутся в небо, все больше и больше камней врезаются в окна, стекла сыплются градом.
Я должна затащить его внутрь, думаю я. Они могут убить его.
Дверь совсем рядом. Я вижу ее. Я открывала и закрывала ее сотни раз. Все, что мне нужно сделать, это пройти несколько шагов, переступить через порог и выйти на улицу.
Но то, что не давало мне умереть до сих пор, удерживает меня на месте. Этот надежный инстинкт – защитить себя, убежать – возвращается, и мое тело слишком охотно его приветствует. Мое тело хорошо помнит.
– Двигайся, – кричу я. Я стою, пытаясь вырваться из себя, пока голоса снаружи достигают чего-то близкого к смертоубийству. Я кричу на свои ладони, на свои руки, на свои ноги – на части тела, которых я больше не узнаю, как не могу узнать даже сердце, что бьется во мне.
И она снова слышит меня. И она снова пришла, чтобы спасти меня. Я чувствую, как открываю рот, чувствую, как что-то длинное, загнутое и скользкое падает на пол. Из меня вылезает Линь Дайюй, и теперь она меня спасет. Спаси нас.