и она умрет вместе с этим днем? Она принялась думать о смерти. В конце концов, сказала она себе, жизнь вовсе не та вещь, которой стоит так страстно желать, уж слишком она быстротечна. Единственное, что есть в жизни, — это боль. Смерть милосердна. Вечный сон — это отдых. Почему она до сих пор не умерла?
Наконец ее покинули даже эти мрачные мысли. Она страдала и без них. Солнце утонуло за горизонтом, и пришла благословенная темнота.
Она забралась в какую-то выемку между скал, поскольку в пустыню вместе с тьмой пришел холод. День мучил ее невыносимой жарой, но ночь принесла такое же невыносимое страдание. Она завернулась в свою одежду так плотно, как могла, и в течение нескольких часов дрожала, стуча зубами.
До нее донесся отдаленный вой дикого зверя. Шакалы. Что, если они доберутся до нее? Допустим, они найдут ее и поволокут к смерти, терзая смрадными челюстями. Будет ли эта смерть желанной?
Затем она вспомнила, как ей рассказывали, что шакалы слишком трусливы, чтобы нападать на людей, и, к своему удивлению, испытала облегчение. Даже в таком отчаянном положении искра жизни все еще тлела в ней.
Она не переставала дрожать до тех пор, пока не поднялось солнце и не согрело ее. Какое-то время она лежала на песке рядом с углублением, в котором провела ночь, насыщая исстрадавшееся тело теплом. В конце концов она уснула, на время забыв о горе и боли.
ГЛАВА 12
Ее вновь разбудила жара. Почувствовав опасность, Феодора попыталась подняться. Это усилие причинило ей боль. Ей едва удалось повернуться на бок. Все тело одеревенело, мучительно ныло и было таким слабым, словно лишалось последних остатков сил. А жажда стала непереносимой.
Наконец, собрав всю волю и уцепившись за выступ ближайшей скалы, она подтянулась и подняла себя. Краткий сон и ночной холод до некоторой степени освежили ее, и она снова начала продвигаться вперед по пустой караванной тропе, но теперь это движение было неизмеримо более медленным и вялым, нежели вчера.
Белая, как кость, тропа продолжала виться среди утесов и ущелий, которые оживили бы любой ландшафт, но только не эту мертвую землю. Здесь, среди бескрайних пространств безводной земли, под безоблачным небом, они казались куда менее значительными.
Ни один караван не прошел мимо нее в тот день. Язык во рту Феодоры распух до такой степени, что касался нёба и болел от этих прикосновений. Временами ей становилось трудно дышать, а сердце билось так часто, что его неистовые удары отдавались в висках. Это был сигнал тревоги, и она поплотнее оборачивала ткань вокруг головы, стремясь уберечься от солнечного удара.
На горизонте плясали и разрастались миражи. Иногда они принимали облик, хорошо знакомый всем, кто видывал их — озер и водных потоков — и жажда ее становилась еще более сумасшедшей. Она знала, что это всего лишь обман, но порой наваждение почти побеждало разум, и она готова была ползти на ощупь к этой атмосферной фантазии. Но вновь и вновь к ней возвращалось самообладание, и она находила силы переставлять распухшие ноги по караванной тропе.
В каком-то смысле миражи были не худшим из того, что принес этот день. Боль непрерывно билась в висках, и порой ей казалось, что глаза застилает туман, когда же она протирала их, чтобы вернуть ясность зрения, то видела яркие вспышки света. Из-за этого тумана, возникавшего все чаще и чаще, она спотыкалась.
Раз или два она падала. Но в последний раз ей потребовались такие нечеловеческие усилия, чтобы подняться, что Феодора поняла: она может позволить себе это только еще раз. Он и будет последним.
Она едва плелась, качаясь, как пьяная, и ее разум слабел. Ее одолевали смутные воспоминания о воде: холодная, изумительно чистая вода, которую она так беспечно тратила в обычной жизни, не ведая ее ценности. Вода в бассейне ее дома в Константинополе, рядом с площадью Афродиты, выложенном голубой мозаикой с изображением дельфина в центре. О, сейчас она могла бы выпить всю эту воду, лишь бы она оказалась рядом.
Она переставляла ногу, затем другую, и все это бесконечно повторялось, всякий раз требуя мучительного напряжения всех сил. Теперь ее вел только инстинкт. Казалось, ее дух и тело продираются сквозь пустыню не вместе, а порознь, держась друг от друга на некотором отдалении и связанные только ниточкой жизни, такой слабой, что она могла лопнуть в любой миг.
День тянулся бесконечно долго, и каждая минута казалась неделей, а каждый час — годом адских мучений.
Теперь у нее не было ни малейшего представления о том, где она находится. В конце концов караванный путь привел ее к краю каменистого плато. Вокруг вздымались скалы, самые выжженные и голые из тех, что ей приходилось встречать. А впереди дрожал и колебался новый мираж.
Странно, что этот мираж являл собой зеленую рошу, а не водные пространства, но она знала, что это обман, и там ничего нет, кроме раскаленного воздуха.
Она не обратила на него внимания и начала спускаться по склону вниз, в долину, глядя перед собой. Ее озадачила устойчивость этого видения. Оно продолжало колебаться, но не менялось и не исчезало, как должно было быть. Теперь оно плясало прямо перед ней, а караванная тропа шла прямо через него. Так нередко случалось с миражами, как она успела заметить, и поэтому продолжала тащить свое тело вперед.
Как медный раскаленный молот, висело над ней солнце.
Она старалась не замечать мираж, но через какое-то время не смогла удержаться и взглянула на него. Видение оставалось на месте. Это озадачило и обеспокоило ее. А что, если это реальность? При такой мысли она засмеялась, но внезапно оборвала смех.
Казалось, этот хриплый, клокочущий звук исходит из уст другого существа.
Феодора долго смотрела на каменистую землю под ногами, и только после этого разрешила себе поднять глаза. Наверняка эта мучительная иллюзия теперь рассеется.
Перед нею в тени деревьев стояла хижина.
Маленькая глинобитная постройка, но все же жилье. А вокруг высились финиковые пальмы. Это был оазис.
В то же мгновение ноги отказали ей. Усилием воли ей удавалось в течение нескольких последних часов держаться вертикально, но сейчас она рухнула плашмя как подкошенная.
Падение оглушило ее, и какое-то время она лежала неподвижно. При других обстоятельствах Феодора, возможно, просто осталась бы там, где упала, пока не умерла бы от истощения. Однако спустя всего несколько минут она слегка пошевелилась и подняла голову. Она действительно видела оазис. Он все