услышала слабый жалобный стон и с трудом поняла, что он принадлежит Линнею.
— Я виновен… я сделал то, в чем меня обвиняют…
— Ты лежал с этой женщиной? — потребовал Экебол.
— Да… я лежал с ней… — губы Линнея дрожали. Струйки свернувшейся крови спускались с уголков рта. Он не поднимал глаз.
— Сколько раз?
— Я… я не помню… я…
Экебол нахмурился:
— Возможно, пара оборотов федикулы освежит твою память?
Со слабым криком ужаса Линней вдруг рухнул лицом вниз, стуча лбом по плитам и хлопая по ним ладонями.
— Нет… о нет! Нет… не надо федикулы! Сжалься, господин… — Он плакал.
Вид человека, превратившегося в комок обнаженных нервов, боли и животного страха, подавлял Феодору.
Она вдруг проговорила:
— Оставьте его! Разве не видно, что вы перестарались? Он потерял память. Я расскажу все, что вы хотите знать. Пять раз подряд я отдавала себя этому мужчине, Экебол. Пять раз, но сделала бы это еще и еще, если бы могла. И ты знаешь, почему? Потому что меня тошнит от одной мысли о тебе!
Раб лежал на полу, испуская стоны. Стражники переминались с ноги на ногу, чувствуя себя не в своей тарелке. Девушка вызывающе выпрямилась в своем кресле.
Большинство женщин при таких обстоятельствах лили бы слезы, истерично отрицая все и умоляя о милосердии. Но эта, видимо, была лишена всякого страха перед могущественным наместником.
В замешательстве солдаты спрашивали себя — что им следует делать. Может быть, светлейший ждет, чтобы они заставили эту девку выказывать больше уважения? Но он не подал им никаких знаков, и они оставались на местах, ожидая приказаний.
Спустя некоторое время Экебол проговорил:
— Уберите раба.
— Как с ним поступить, светлейший? — спросил начальник стражи.
— Поступить? Обезглавить, разумеется!
Начальник отсалютовал мечом и подал команду. Двое стражников рывком подняли Линнея на ноги и поволокли на встречу со смертью.
Когда они скрылись, Экебол некоторое время еще сидел молча, хмуро глядя на Феодору.
Сама ситуация приводила его в бешенство. Но было и другое обстоятельство, известное только ему.
Он мог бы казнить эту женщину так же, как и раба, — оба сознались в своей вине, — но его одолевали сомнения. Случилось так, что Экебол отправился в гинекей, ведомый вовсе не подозрением, что Феодора и Линней находятся вместе. У него было дело совсем иного сорта, но тоже связанное с судьбой девушки. И то, что он обнаружил любовников в своей спальне, было совершенно случайным и поразило его, ибо у него не было ни малейшего представления о том, что происходит во дворце.
Его тщеславие невероятно страдало при мысли о том, чем занимались его любовница с рабом у него за спиной, несмотря на то, что у наместника была новая страсть и теперь девушка почти ничего не значила для него. Но были и другие, более важные обстоятельства.
На его столе лежало только что полученное послание. Его доставили прямо с корабля, бросившего якорь в гавани Аполлонии около часу назад. Содержание его касалось Феодоры и его самого.
Покидая Константинополь, Экебол считал, что исполнил все, что надлежало исполнить вновь назначенному правителю. То, что он обнаружил на корабле девушку, готовую отправиться вместе с ним в Африку, слегка удивило его, но, в конце концов, он сам пригласил ее. Ему и в голову не приходило, что Феодора может быть связана с весьма важными событиями.
Он даже не счел необходимым упомянуть о ней в своих письмах в столицу в первые месяцы правления. То, что он прихватил с собой хорошенькую деликату с улицы Женщин, по его мнению, вовсе не заслуживало упоминания. По чистой случайности в неофициальной записке, отправленной с оказией его патрону Иоанну Каппадокийцу несколько недель назад, он отвел абзац Феодоре, назвав ее по имени и изложив историю ее появления на корабле. Послание, которое он только что получил от Иоанна, было ответом на эту записку.
В нем говорилось буквально следующее:
«Ты пишешь, Экебол, что имеешь на попечении женщину из публичного дома, известную как Феодора? Очевидно, до тебя не дошли известия о том, что ее преследуют по закону. Воспользовавшись твоим расположением, она избежала справедливого наказания за совершенное преступление. Его Почитаемому Высочеству Принцу Юстиниану и мне не хотелось бы придавать значение твоей роли в ее бегстве, но смотри, если впредь ты не желаешь подвергнуться опасности обвинения в пособничестве, женщина должна быть изгнана из твоего дома немедленно. Запрещено давать ей убежище или оказывать помощь как в Киренаике, так и где бы то ни было».
Экебол не мог знать, что Юстиниан упомянут префектом лишь для придания веса собственным распоряжениям, не подозревал он также о том, что с принцем никто никогда не заговаривал о Феодоре. Если бы ему были известны действительные обстоятельства, при которых Феодора попала в немилость к Каппадокийцу, он мог бы и сам решить, что с нею делать. Если бы он даже отрубил ей голову — и это было бы одобрено начальством.
Его связь с префектом была, однако, сравнительно хрупкой. Она осуществлялась через его семью, которая была весьма влиятельной в Тире, хотя они с Иоанном и без того неплохо понимали друг друга. Однако перед отплытием у него не было возможности даже попрощаться с Иоанном. Вот почему он ничего не знал о плачевном состоянии своего патрона после пира у Хионы…
Во всяком случае, Экеболу было очевидно одно — перед ним дело не из тех, когда легко принять окончательное решение.
В этот момент вошел начальник стражи и, салютуя, проговорил:
— Раб умер, как было приказано, светлейший.
Но Экебол отмахнулся от него. Все это сейчас было совершенно не важно. Главное — обдумать две вещи. Первое — упоминание Юстиниана в письме. Если правитель и в самом деле лично заинтересован в Феодоре, Экебол поступит правильно, если станет действовать в строгом соответствии с инструкциями. Второе — существо инструкций. Ему приказано изгнать Феодору, но ничего не сказано о том, чтобы казнить ее. Она вполне заслуживает смерти, и если бы он, отклонившись от указаний, умертвил бы девушку, то должен был бы подать рапорт, а рапорт мог бы быть утвержден лишь на основании расследования, проведенного чиновником-инспектором из столицы империи. Но именно расследование больше всего страшило Экебола, ибо в ходе его могли всплыть несоответствия между суммами собираемых налогов и поступающих в столицу.
Вдруг ему в голову пришла неплохая мысль. Он прикажет сослать ее. В конце концов, что такое изгнание? Об этом ничего не сказано, а значит, решение остается на его усмотрение. Он облизал губы. А что нужно ему?