Это случилось и с Антониной, у которой был маленький сын, и с Хризомалло, у которой была дочь. Дети воспитывались старой нянькой, которая жила у городской стены за милю от улицы Женщин, поскольку деликаты не могли держать их при себе — это считалось серьезным препятствием в их профессии.
Теперь Феодора сама столкнулась с этим. После долгих размышлений она наконец решилась послать слугу за Линнеем.
Он явился и выслушал ее. Его темные, горящие под густыми бровями глаза выразили изумление.
— Я знала и раньше, — добавила Феодора после того, как сообщила новость. — По крайней мере, чувствовала. Сейчас я абсолютно уверена.
— Когда?.. — спросил он.
— Должно быть, прошло уже два месяца…
— Ты думаешь?.. — Его голос дрогнул.
Она кивнула.
— Время совпадает, но, конечно, я не могу быть уверена. потому что он тоже приходил ко мне в тот месяц. Для разнообразия, я полагаю, чтобы отвлечься от этой своей другой любви. Он давно отвратителен мне, и я ему совсем не отвечала. Поэтому я уверена — это ты.
— Что ты хочешь от меня, о богиня моей души?
— Ты лекарь, ты должен знать, как приготовить зелье…
— Нет!
— Почему нет?
— Во-первых, это смертельно опасно для тебя. Если что-нибудь случится с тобой, я умру. Во-вторых, если ребенок мой — я тем более не могу этого сделать.
— Ну а как насчет Экебола?
— Он всегда будет уверен, что это его дитя.
Она поднялась. В порыве чувств он схватил ее руку.
— Если бы он был моим, возлюбленная, если бы только он был моим!..
Она видела пламя в его глазах и, отвечая ему, позволила их губам соединиться, слиться, сплавиться вместе. Их дыхание в этот миг забытья остановилось…
Этот беспечный поступок повлек трагические последствия. Именно в эту минуту в покой вошел Экебол.
Вначале он не сумел понять, что происходит, или не был готов поверить в то, что увидел. Наместник остановился. покачиваясь на своих коротких толстых ногах и выпучив глаза, а расплывшиеся черты его лица начали каменеть от осознания смысла происходящего и ярости.
Спотыкаясь, Линней отступил от Феодоры. Она взглянула на него. Его лицо в секунду как бы подернулось пеплом.
Экебол резко хлопнул в ладоши. При этом звуке сразу послышался грохот тяжелых сандалий, и отряд вооруженных стражников, бряцая железом, ввалился в покой.
С изумлением Феодора спрашивала себя о том, как наместник сумел обнаружить ее измену. Все внутри нее кричало, протестуя против несправедливости.
— Возьмите раба! — приказал Экебол.
Бесполезно было сопротивляться и оправдываться. Линней знал это, и когда солдаты схватили его, остался стоять, опустив голову на грудь.
Экебол повернулся к девушке с ядовитой усмешкой.
— Та, что была шлюхой, ею и останется! Нет ничего, что было бы для тебя слишком позорным — так я говорю, дрянь? Сколько раз ты спала с этим рабом?
Она молчала.
— Сколько? — Экебол повернулся к Линнею.
Тот стоял молча, его голова оставалась опущенной.
Начальник стражи ударил его в челюсть, и голова Линнея откинулась назад.
— Отвечай светлейшему! — проревел он.
Но Линней стоял безмолвно, только тонкая струйка крови сочилась из уголка его рта.
Начальник взглянул на Экебола, тот кивнул.
— Отведи его в подземелье. Надо слегка помочь ему развязать язык.
Глаза Линнея расширились, выражая безграничный ужас. Он послал Феодоре последний взгляд, а затем его увели.
Она вскрикнула от отчаяния, взывая к милосердию. Но Экебол грубо отшвырнул ее, и она закрыла глаза. Теперь только наместник и два солдата оставались в комнате.
— Отведите ее ко мне, — приказал он и повернулся на каблуках. Солдат подтолкнул Феодору.
В покоях наместника она села, откинувшись, в кресло напротив стола, за которым восседал Экебол, с любопытством изучая ее неподвижным взглядом. Рядом с креслом встал стражник.
— Что они там возятся?! — спустя некоторое время рявкнул наместник.
— Наверно, раб заупрямился, — осмелился предположить один из стражников.
— Пытка уже должна бы выжать из него признание, — заметил Экебол.
Он ударил в гонг. Дверь отворилась, и появился его секретарь, женоподобный Алкивиад. Он окинул взглядом Экебола, стражников, Феодору, и в его глазах промелькнуло выражение торжества.
Экебол сказал ему:
— Ступай в тюрьму и узнай, долго ли нам еще ждать.
Когда Алкивиад ушел, он снова воззрился на Феодору.
— Может быть, ты скажешь нам, как долго это продолжалось?
Она устало подняла голову.
— Я не знаю, что ты имеешь в виду.
— Это совершенно очевидно. Твою низкую и противоестественную страсть к презренному рабу!
Она ощутила истерическое желание расхохотаться. Как этот человек может говорить о низкой и противоестественной страсти?
Но она даже не улыбнулась, потому что страх захлестнул все ее существо. Она была уверена, что вскоре умрет.
Ей хотелось только знать, каким образом это произойдет: быстро или в долгих мучениях. Но пока Экебол продолжал поносить ее в словах столь же грязных, как и он сам, ее страх отступил. А вместо него вдруг неожиданно вспыхнула гордость.
Она спросила:
— Чего ты намерен добиться своим допросом, Экебол? От такой дерзости он на мгновение утратил дар речи.
— Ты не получишь ответов, которые удовлетворят тебя, — продолжала она. — И если я солгу тебе, как узнаешь ты правду, сможешь ли быть уверен, что я не лгу? Ты теряешь драгоценное время, светлейший. Делай то, что собирался сделать со мной, но не сиди здесь, лопоча, как последний умалишенный!
Стражники разинули рты. Немыслимо! Эта девчонка, сидя в покоях всемогущего наместника, называла его умалишенным!
И то сказать — достопочтенный наместник Киренаики выглядел сейчас вполне по-дурацки: отвалив челюсть, немо таращился на нее из-за стола. Даже солдаты понимали, что в словах девушки была своя правда, хотя трудно с уверенностью сказать, когда женщина говорит правду.
Однако свое мнение они держали при себе.
Вскоре явился наряд стражи, волоча за собой Линнея. Феодора была потрясена. Непостижимо, как можно так преобразить человеческое существо за столь короткое время! Лекарь был совершенно сломлен. Казалось, он состарился на десятки лет, тяжко болен и измотан настолько, что стражники были вынуждены поддерживать его тело в вертикальном положении. Даже голос Линнея был едва слышен и надтреснут. У висков и вокруг лба виднелись следы федикулы, страшного кожаного ремня, который закручивают все туже и туже, пока глаза не вылезут из орбит, кожа на черепе не начнет лопаться и сходить клочьями. В мучениях Линней утратил себя и теперь молил только о пощаде.
Они швырнули его на пол, и он упал на колени. Слезы градом катились по его лицу.
— Я думаю, теперь раб готов сказать свое слово, светлейший, — мрачно проговорил начальник стражи.
— Итак? — произнес Экебол. После минутного молчания Феодора