Читать интересную книгу Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 3 - Макар Троичанин

- Ладно, как скажете.

В кухне на столе их ожидала на широком деревянном блюде с облезшей лакировкой, когда-то защищавшей выжженный орнамент из листьев и ягод, целая гора драников и серых оладий, испечённых хозяином специально к возвращению постояльца. Тут же, на подставке, сделанной из подковы, прел укутанный в полотенце чайник, и стояло большое блюдце карточного яблочного повидла.

- Подкрепляйся, - предложил распорядитель вечера, усаживаясь на любимое место в торце стола у окна. – Рассказывай, как съездилось. – От суровой задумчивости на его лице не осталось и следа: похоже, что комиссар принял какое-то решение, но делиться им не намерен.

Остывая, они выдули не меньше, чем по пяти стаканов крепко заваренного несладкого чая и съели всю выпечку с повидлом, и только тогда Владимир впервые изложил вслух вчерашнюю трагическую эпопею без купюр, так, как она освещена в рапорте Коробейникова. Боль отступила, и рассказывалось легко и охотно потому, что слушал человек, которого он уважал, и который сам не раз побывал в лесных ловушках и засадах, когда порой всё решает случай и интуиция, и нет места и времени для раздумий и хладнокровного расчёта. Поэтому неизбежны и ошибки, и обидные потери, а чаша весов удачи колеблется то вверх, то вниз.

- Что ж, - резюмировал партизанский эксперт, - тебе крупно повезло, а Татьяне – нет, но в том твоей вины не вижу. Очевидно, судьба взяла своё и отомстила ей за любовь к стрельбе по живым мишеням. Аукнулось! То, что она покончила с собой, не пожелав жить с опозоренными телом и душой, несколько меняет моё опоздавшее отношение к этой, в целом незаурядной, женщине. Но – не очень. О мёртвых не принято говорить плохо, но и хорошего сказать ничего не могу, чтобы не быть неискренним. Никуда не денешься: у нас была взаимная антипатия до последнего дня. Мне не нравилось её увлечение снайперской охотой, не раз пытался отговорить от не женского дела, но безуспешно, а она в открытую считала меня слишком мягкотелым для партизанской войны. В отрядах с появлением женщин часто возникали проблемы: природа требовала своего и на войне, и я вообще был против того, чтобы она оставалась у нас. Но надо признать, что с ней проблем по этой части не было. Все знали, что она, не задумываясь, могла пристрелить любого кобеля, кто бы это ни был – командир или возчик. Война обнажает самые сокровенные черты характера и души человека. У неё обнажились чисто мужские: жестокость, ненависть, неутолимая беспощадность и презрение к чужой жизни и ничего женского, несмотря на привлекательную внешность. Может быть потому, что не успела стать матерью. Не хотел бы я иметь такую жену – подомнёт до смерти.

А Владимир хотел. Сейчас, спустя даже малое время, он чувствовал, что в словах комиссара, как они ни обидны, доля правды есть и, возможно, очень большая. Конечно, лучше всего запомнилось, как она, переполненная женской нежностью и лаской, отдавалась ему, не стыдясь пленительной наготы большого тела, на поляне, загороженной от чужого взгляда молодыми берёзками-заговорщицами. Но помнилось и то, как потом мягко, но решительно отгородилась, ушла в себя, давая понять, что случившееся – мимолётно и больше никогда не повторится, что у неё есть и всегда будет подполковник. Она просто бесстыдно, по-мужски, использовала шофёра для утоления внезапного желания и осталась закрытой, непонятной со своими сложными взаимоотношениями с мужем, директорами и со всей торговой братией. Так и ушла в мир иной с неразгаданной лёгкой улыбкой, в которой было больше иронии, чем симпатии к окружающим.

- После ранения мы не встречались, и я ничего о ней не слышал. Думаю, что и она обо мне не вспоминала.

- Ошиблись, Сергей Иванович, - улыбнулся Владимир, с удовольствием опровергая комиссара, - вспомнила и добыла вам радиоприёмник к скорому дню рождения.

- С чего это? – опешил будущий именинник. – Никак, с твоей подачи?

- И очень даже хорошо о вас отзывалась, жалела, что не послушалась.

- Неудобно-то как! Ты меня прямо огорчил. Мало того, что есть дурная примета пользоваться вещами самоубийцы, так я умершую ещё и охаял, забыв о другой примете.

- Я – в доле, Сергей Иванович, - успокоил Владимир, - так что первая примета не действует, а вторая… вы ж сказали правду.

- Да вот, видишь ли, сколько живу, сколько ни били, а всё не выучусь говорить не то, что есть, а то, что надо.

- Потому-то мне с вами легко и спокойно, - признался постоялец. – Хотел бы я, чтобы у меня был такой… - и пресёкся, чуть не завершив фразу святым словом «отец». Не хватало ещё ему здесь русского отца, да к тому же бывшего партизана и убеждённого коммуниста. Совсем расквасился. Замешкавшись, пробормотал, покраснев, - характер.

Сергей Иванович, возможно, догадался, как хотел закончить фразу несостоявшийся сын, и тоже, засмущавшись, прервал сурово, по-отцовски:

- Оставим нежности и комплименты женщинам, а сами – на боковую. Утром всё видится по-иному.

Владимир ушёл к себе, быстро разделся и заснул, не успев толком опустить голову на подушку.

Спал беспокойно, раздираемый страшными снами схваток с бандитами, когда руки и ноги, несмотря на все усилия, еле передвигаются, а изо рта вырываются задавленные, спазматические стоны. Просыпался от страха и снова погружался в тревожный сон, пока Гнус не нажал на курок приставленного к виску пистолета, и послышался отчётливый и почему-то отдалённый звук выстрела. Очнувшись, весь в липком поту, он обнаружил, что голова лежит под подушкой и упирается виском в железный прут спинки кровати, одеяло валяется на полу, а простыни превратились в мятый ком. Посмотрел на часы, было всего-то одиннадцать. Значит, он почти совсем не спал, и уже расхотелось. Поднявшись, поправил постель и пошёл на кухню, умылся и жадно выпил стакан холодного чая. Дверь в комнату Сергея Ивановича была открыта, постель не разобрана, а хозяина не было. Владимир толкнулся на выход, но дверь оказалась заперта на ключ, и ключа в скважине не было. Решив, что хозяин пошёл зачем-то навестить кого-либо из соседей и подзадержался, он, успокоившись, вернулся к себе и неожиданно легко и крепко заснул.

- 7 –

Осеннее утро было до того светлым и ясным – лучезарным, как поют поэты – что сердце радовалось, и верилось, что день будет удачным. Неяркое солнце, остывшее за лето, только-только показалось из-за далёкой тонкозубчатой затенённой рощи, торопя припозднившуюся бледно-серебристую прозрачную луну, насквозь пронизанную солнечными лучами, освободить небосвод, растворившись в голубом свете.

Сергей Иванович уже копошился у старенькой керосинки, чадящей бензином с солью, налаживая неизменный утренний чай и немудрёный завтрак из чёрного пайкового хлеба, нарезанного аккуратными тоненькими ломтиками, неаппетитного маргарина телесного цвета с белыми прожилками и испечённых вчера серых оладий. Владимир поздоровался в согнутую спину, одетую в застиранную мужскими руками майку, и, не ожидая запоздалого ответа, стесняясь принесённой вчера дурной вести, убежал, раздетый по пояс, во двор в предвкушении обжигающе-бодрящего обливания холодной водой. Когда тело перестало ощущать приятное прикосновение льющейся влаги и сплошь покрылось защитными пупырышками, он слегка промокнул его мягким полотенцем и вернулся на кухню, где уже ожидали готовый стол и приветливая улыбка хозяина.

- Ну и здоров же ты, парень, - одобрительно сказал Сергей Иванович, разглядывая мускулистое тело постояльца. – А ну, давай! – Он сел за стол, крепко ухватился левой рукой за край столешницы, а правую поставил на локоть с поднятой и раскрытой ладонью.

Владимир понял и, разместившись напротив, вложил свою ладонь в ладонь противника, крепко обхватив её.

- Начнём на счёт три, - объявил играющий судья. – Раз, два… три! – и резким нажимом попытался прижать руку и ладонь парня к столу.

Но не тут-то было. Рука молодого не поддавалась, но и сама не стремилась к активным действиям, непоколебимо удерживая вертикальное положение. Как ни пытался Сергей Иванович, но сколько-нибудь сдвинуть её не удалось, и он прекратил соревнование.

- Ты всегда борешься за ничью? – с упрёком спросил пассивного победителя.

- По мере возможностей, - не смутился тот. – Не люблю чем-нибудь выделяться без надобности. Это неприлично для настоящего мужчины.

- Вишь ты! – Сергей Иванович с интересом посмотрел на скромника. – Наши удалые молодцы, особенно – деревенские, тебя не поймут: их водкой не пои, а дай покуражиться и поизмываться над слабым, себя выхвалить и девкам на заметку.

- Да ладно, дядя Серёжа, - Владимир положил свою ладонь на непобеждённую ладонь хозяина, одновременно пытливо вглядываясь в потемневшее со вчерашнего вечера лицо с резко углубившимися морщинами. – Не выспались?

- С чего ты взял? – вялым голосом возразил Сергей Иванович, а в отведённых в сторону глазах была суровая печаль.