Читать интересную книгу Тригон. Изгнанная (СИ) - Дэкаэн Ольга

Когда гул толпы наконец стихает и Шрам отступает в сторону, она, наконец, как следует может рассмотреть того самого Старика, о котором так много слышала. И чем дольше она глядит на того, кто по-хозяйски развалился в кресле, когда-то явно бывшем частью вертушки, и со временем обросшем искусно вырезанными костяными фигурами диковинных животных, тем муторнее становится на душе.

Предводитель этого племени даже по меркам Нового Вавилона стар. Жители Башни, а тем более Пекла редко доживают до преклонного возраста и в пятьдесят лет мужчина уже считается стариком, а женщина в тридцать — не способной к деторождению. Абсолютно лысый череп, с вздувшимися на висках венами, глубокие морщины на почти почерневшем от загара лице, холодный взгляд, от чего серые слегка помутневшие глаза кажутся мёртвыми. Единственная растительность на лице мужчины — это длинная, когда-то тёмная борода с проседью. В отличие от остальных на теле мужчины нет ни одного символа, лишь четыре белесых шрама тянутся от виска до заросшей скулы, уродливо искажая левую сторону.

«Что за зверь оставил на нём эти отметины?» — шокированная внешним видом, сидящего напротив неё на возвышении Старика, гадает Тилия, и в памяти тут же всплывают рассказы о диких псах Витилиго.

Предводитель долго рассматривает непрошенных гостей, лишь изредка кивая Шраму, который на почтительном расстоянии что-то тихо говорит тому на ухо и наконец, резким движением руки, останавливает рвущийся наружу поток слов.

— Мой человек говорит, что вы виновны в преступлении! — с нажимом обращается он к связанным пленницам и его властный голос волнами разноситься по хижине, вызывая всеобщий трепет и заставляя толпу за их спинами умолкнуть.

— Это не так, — отвечает Рука и Тилия чувствует, как той не по себе. — Мы видели, как один мальчишка сорвался со стены, и пытались помочь второму.

— Что вы делаете на моей земле?

— Мы идём в другой конец Ямы.

— Зачем?

— Я ищу свою сестру.

— А ты? — он устремляет взгляд на, застывшую чуть впереди Тилию.

— Она… — начинает гоминидка, но Старик предостерегающим жестом руки не даёт ей закончить.

— Я её хочу послушать!

Паника тут же накатывает Тилию волной. Слышно только, как раскалённые докрасна угли трещат в самом центре владений Старика, да шёпот толпы за спиной. «Что сказать? Правду? Или соврать?» — медлит она, но стоит только взглянуть в холодные, как лёд глаза, Тилия цепенеет. Теперь понятно, почему его прозвали колдуном. Он словно видит насквозь.

— Как твоё имя?

— Тилия.

— Необычное имя. Откуда ты родом?

— Из Гнезда.

Скрытый густой бородой жёсткий рот тут же растягивается в кривой усмешке, словно в подтверждение того, что он знает о ней намного больше.

— Пусть так, — соглашается он, но Тилия почти уверенна, в её маленькую ложь он ни на секунду не поверил. — Назови причину, почему ты здесь?

— Хочу выбраться из Ямы.

Эффект от произнесённых ею слов мгновенный: на неё тут же обрушивается возмущённый шквал голосов. Должно быть, такого при жизни в Яме эти гоминиды ещё не слышали. Старик, не говоря ни слова, повелительно вскидывает руку с широко раскрытой ладонью, призывая всех к тишине, после чего снова обращается к Тилии:

— Зачем?

Она открывает рот, чтобы ответить правдиво, но так и не произносит ни слова. С самого первого дня она так и не задала себе этот вопрос. Почему она с такой одержимостью стремиться назад? Чтобы снова увидеть родителей? Отчасти. Ведь жила же она как-то год с другими адептами в изоляции… и ничего привыкла.

Может ей просто хочется вернуться к благоприятным условиям жизни в Башне? Только если быть честной, не всё ей там нравилось. Ведь не даром она мечтала сбежать.

Взять хотя бы еду. Ей с самого детства внушали, что польза еды куда важнее её вкусовых качеств и, если бы не ворованные матерью овощи и зелень, она так никогда и не узнала бы, какова на вкус настоящая еда Первых Людей.

А подсознательный страх при виде чёрной униформы? С этим, кажется, рождаются в колонии. Страх, впитанный с молоком матери. Страх, что когда-нибудь и на тебя падёт жребий стать изгоем.

Но Тилия прекрасно понимает, что всё это лишь отговорки. Настоящая причина её бегства в том, что она просто не может жить рядом с теми, кого с детства привыкла считать кем угодно, но только не людьми. Кто вызывает не только неприязнь, но и кое-что похуже — страх.

Но разве можно вот так просто взять и сказать об этом? Её тут же четвертуют на глазах всей этой жаждущей её крови публики, и тогда уже будет неважно, почему она попала в Долину? Почему всего за какие-то несколько часов она от избранной скатилась в самую пропасть? Ведь единственным светлым пятном в жизни была вера в свою исключительность и чёткое знание того, что ждёт её впереди. И куда её эта вера привела в итоге? В самое худшее место на Земле.

Всё это за какие-то доли секунд проноситься в её голове, а чувство, что сидящий перед ней вожак-гоминид, читает её словно открытую книгу, с каждой секундой только усиливается.

— Дома у меня осталась семья… — прочистив горло, наконец, отвечает Тилия. — Родители, брат.

— Считаешь, ты им нужна? — чуть подавшись вперёд, спрашивает Старик, пристально глядя на неё в упор. — Готова, променять всё это: еду, воду, место для ночлега, на возможную встречу с родными?

— Я бы рискнула…

— Должно быть, тебе не так уж плохо жилось в городе, раз ты так стремишься туда попасть, — усмехается он, вновь откидываясь на свой трон и к её удивлению, тут же меняет тему. — Из моего лагеря пропали двое. По дороге сюда, вы встречали кого-нибудь?

— Мы видели стервятников на барьере, — тут же отзывается Рука, к облегчению Тилии, взявшая инициативу на себя.

— Где именно?

— На поляне для вертушек.

— Проверь! — властно бросает он Шраму, а когда тот поспешно удаляется, вновь обращается к двум пленницам. — Я позже решу, что с вами делать. А пока вас отведут туда, где мы держим непокорных.

Тилия ещё какое-то время стоит, слушая одобрительные возгласы за спиной и не понимая, о каком месте идёт речь, пока перед мысленным взором не всплывает та самая клетка. Её охватывает ужас при мысли о том, что придётся разделить и без того крохотное пространство с ещё двумя узниками. Пару холодных ночей она может и переживёт. А что дальше? Смерть за то, чего они не совершали?

Глубоко вздохнув, словно перед прыжком в воду, она с вызовом обращается к Старику:

— Говорят вы справедливый правитель!

Каждой клеточкой своего тела она чувствует недовольство, стоящей рядом Руки.

— Ходят такие слухи, — охотно отзывается Старик, которому явно приходятся по душе её слова.

— Пусть нам вернут хотя бы часть наших вещей, — просит она, указывая на гоминидку, что так по-хозяйски присвоила её вещи, с замиранием сердца ожидая неминуемой кары за свою дерзость. Прищуренный взгляд той не сулит ничего хорошего. На Руку, которая от удивления лишь едва слышно шипит: «Что бы творишь, Бледная?» Тилия вообще старается не смотреть. — Я не прошу оружия, только мою накидку.

Старик какое-то время смотрит на неё, обдумывая её слова, прозвучавшие как вызов, после чего всё же приняв решение, приказывает:

— Принести!

Как только он произносит эти слова, завладевшая её накидкой и мешком гоминидка, сверкая глазами в сторону Тилии, торопливо выходит вперёд, неся на вытянутой руке отливающий серебром мех и тут же по хижине проноситься взволнованный рокот: «Витилиго!» Старик тут же жестом приказывает всем замолчать, после чего снова обращается к Тилии:

— Откуда это у тебя?

— Это мой трофей! — громко произносит она, так чтобы слышал каждый способный на это гоминид, молясь, чтобы её план сработал. Судя по всему, по эту сторону барьера расправа над другими облучёнными не считалась преступлением, а другого выхода она всё равно не видела.

— И что стало с тем, кому раньше принадлежала эта вещь?

— Ему она больше ни к чему! — тут же отзывается Тилия, чувствуя, как толпа за её спиной замирает. От наступившей тишины, закладывает уши. Старик ещё какое-то время рассматривает вещь, которая ещё недавно принадлежала каннибалу, после чего выносит приговор.