Читать интересную книгу Отрывочные наброски праздного путешественника - Марк Твен

«Дѣло въ томъ, что для пророковъ времена становились все труднѣе и труднѣе, для пророковъ, подобныхъ Исааку, я разумѣю. Во всемъ народѣ было четыреста пятьдесятъ языческихъ жрецовъ и только одинъ пресвитеріанецъ, если только можно считать Исаака пресвитеріанцемъ, а я признаю, что онъ былъ пресвитеріанцемъ, но это къ дѣлу не идетъ. Понятно, что языческіе пророки захватили все ремесло въ свои руки. Исаакъ былъ очень огорченъ этимъ, это я признаю. Прежде всего онъ былъ человѣкъ и, безъ сомнѣнія, началъ бродить по странѣ, забросивъ земледѣліе, но это было безполезно; его оппозиція ни къ чему не привела. Мало-по малу дѣло приняло отчаянный оборотъ. Исаакъ началъ придумывать, какъ бы ему выпутаться изъ бѣды. И что же онъ придумалъ? Онъ началъ распускать всевозможные слухи про враждебную сторону, говорилъ, что тѣ дѣлаютъ то-то и то-то и т. д., ничего опредѣленнаго, но совершенно достаточно для того, чтобы безшумно подорвать ихъ репутацію. Слухи разнеслись повсюду и, наконецъ, дошли до царя. Царь спросилъ Исаака, что онъ хочетъ доказать своими наговорами? Исаакъ отвѣчалъ: „О, ничего особеннаго, только спроси ихъ, могутъ ли они низвести съ неба огонь на жертвенникъ? Это, можетъ быть, пустяки, ваше величество, но въ состояніи ли они это сдѣлать, вотъ въ чемъ суть“. Царь очень встревожился и послалъ за жрецами. Тѣ небрежно отвѣчали, что если у него жертвенникъ готовъ, то и они готовы, и прибавили даже, что не дурно бы ему было застраховать его заранѣе.

„На слѣдующее утро собрались всѣ сыны Израилевы и всѣ родители ихъ и другіе народы. По одной сторонѣ жертвенника стояла огромная толпа языческихъ жрецовъ, по другой прохаживался взадъ и впередъ въ терпѣливомъ ожиданіи одинъ Исаакъ. Когда пришло время, Ісаакъ былъ спокоенъ и равнодушенъ и сказалъ тѣмъ, чтобы, они начинали. Они всѣ четыреста пятьдесятъ столпились вокругъ жертвенника и начали молиться, возлагая надежды на своихъ боговъ и трудясь изо всѣхъ силъ. Молились они часъ, молились два, три, молились до самаго полудня — и все напрасно: ни одной искорки не послали имъ боги. Они были опозорены передъ цѣлымъ народомъ и вполнѣ заслужили это. Что же послѣ этого можетъ сдѣлать одинъ человѣкъ? Покориться? Неправда ли? Конечно. Что же сдѣлалъ Исаакъ? Онъ началъ обличать жрецовъ, какъ только могъ. Онъ говорилъ: „Вы недостаточно громко молились, ваши боги заснули или пошли гулять!..“ и т. п. Я ужь не помню подлинныхъ словъ. Замѣтьте, что я не защищаю Исаака: у него были свои недостатки.

„Жрецы продолжали изо всѣхъ силъ молиться до самаго вечера и хоть бы что-нибудь! Наконецъ, передъ заходомъ солнца они признали себя побѣжденными и ихъ выгнали.

«Что же теперь сдѣлалъ Исаакъ? Онъ вошелъ на возвышеніе и сказалъ нѣсколькимъ друзьямъ своимъ: „Вылейте на жертвенникъ четыре боченки воды!“ Всѣ удивились, потому что первая сторона молилась на сухомъ и потерпѣла неудачу. Воду вылили. Онъ сказалъ: „Принесите еще четыре боченка“. И въ третій разъ сказалъ: „Принесите еще четыре!“ Понимаете ли? Двѣнадцать боченковъ сразу! Вода полилась черезъ край по сторонамъ жертвенника и наполнила окружавшій его ровъ, въ который могло войти два оксофта [2]. Двѣ мѣры тамъ сказано, — я полагаю, что это будетъ около двухъ оксофтовъ. Нѣкоторые изъ зрителей ушли, рѣшивъ, что онъ помѣшался. Они плохо знали Исаака. Исаакъ всталъ на колѣни и началъ молиться; молился долго, долго, о язычникахъ отдаленныхъ странъ, о родственныхъ церквахъ, о государствѣ, о всей странѣ, о тѣхъ, кто управляетъ государствомъ, вообще обо всемъ, какъ полагается, знаете ли. Когда вниманіе слушателей утомилось и они перестали слѣдить за нимъ, онъ незамѣтно чиркнулъ спичкой и чиркнулъ о икру своей ноги и пуфъ! Вся штука вспыхнула, какъ огненный столбъ! Двѣнадцать боченковъ воды, вы думаете? Керосинъ, сэръ, керосинъ, вотъ что что было!

— Керосинъ, капитанъ?

— Да, сэръ, въ странѣ его было масса. Исаакъ прекрасно зналъ это. Развѣ при чтеніи Библіи не смущаютъ васъ темныя мѣста? Между тѣмъ они совсѣмъ не темныя, если ихъ освѣтить какъ слѣдуетъ. Въ Библіи ничего нѣтъ, кромѣ правды, нужно только работать надъ ней съ благоговѣніемъ, чтобы понять, какъ все это происходило.

На третій день по выѣздѣ изъ Нью-Іорка въ 8 часовъ утра показалась земля. Вдали, за освѣщенными солнцемъ волнами, слабо выдѣляющаяся темная полоса протягивалась на горизонтѣ и всѣ видѣли ее или больше предполагали, что видѣли, довѣряя своему глазу на слово. Даже пасторъ сказалъ, что видѣлъ ее, что было уже совершенно невѣрно. Но я еще не встрѣчалъ человѣка, который былъ бы настолько нравственно силенъ, чтобы сознаться, что онъ не видитъ земли, пока всѣ другіе увѣряютъ, что видятъ ее.

Скоро Бермудскіе острова стали ясно очерчиваться. Главный изъ нихъ, длинный, темный островъ, покрытый небольшими горбами и долинами, поднимался высоко надъ водой. Онъ весь опоясанъ невидимыми коралловыми рифами, такъ что мы не могли идти прямо на него, а должны были обогнуть его кругомъ, въ шестнадцати миляхъ отъ берега. Наконецъ показались плавающіе тамъ и здѣсь баканы, и мы вошли между ними въ узкій каналъ, „взяли рифъ“ и вступили въ мелкую синюю воду, которая скоро перемѣнила свой цвѣтъ на блѣдно-зеленый съ едва замѣтною рябью. Пришелъ часъ воскресенія, мертвецы возстали съ постелей. Что это за блѣдныя тѣни въ закрытыхъ шляпахъ съ шелковыми оборками, длинной печальной процессіей поднимаются по лѣстницѣ изъ каютъ и выходятъ на палубу? Это тѣ, что при выѣздѣ изъ Нью-Іорка приняли вѣрнѣйшее средство противъ морской болѣзни, затѣмъ исчезли и были забыты. Появилось также три-четыре совершенно новыхъ лица, до сихъ поръ на кораблѣ не видѣнныхъ. Такъ и хочется спросить у нихъ: „Откуда же вы-то взялись?“

Мы долго шли по узкому каналу между двумя полосами суши, низкими горами, которыя могли бы быть зелеными и травянистыми, но вмѣсто того казались поблеклыми. Вода была очень красива съ своими блестящими переливами изъ синяго въ зеленый цвѣтъ и роскошными темными пятнами въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ рифы доходили до поверхности. Всѣ чувствовали себя такъ хорошо, что даже серьезный, блѣдный юноша (прозванный по общему молчаливому согласію „осломъ“) удостоился многихъ дружескихъ обращеній, что было вполнѣ справедливо, такъ какъ онъ, въ сущности, никому не сдѣлалъ зла.

Наконецъ, мы остановились между двумя островами, скалистые берега которыхъ оставляли ровно столько мѣста, сколько было нужно, чтобы помѣститься кораблю. Передъ нами террасами возвышался Гамильтонъ, расположенный по скатамъ и вершинамъ горъ, самый бѣлый городъ, изъ всѣхъ существующихъ въ мірѣ.

Было воскресенье, полдень, и на пристани собралось сотни двѣ бермудійцевъ, черныхъ и бѣлыхъ, по-ровну тѣхъ и другихъ. Всѣ они, по выраженію поэта, были одѣты благородно. Нѣсколько гражданъ причалило къ кораблю на лодкахъ. Одинъ изъ нихъ, маленькій, сѣренькій, старый джентльменъ, подошелъ къ самому пожилому изъ нашихъ пассажировъ съ дѣтской радостью въ сіяющихъ глазахъ, сложивъ руки, остановился передъ нимъ и сказалъ, смѣясь со всею простотой охватившей его радости: „Ты не узнаешь меня, Джонъ, признайся, что не узнаешь?“

Пожилой пассажиръ съ смущеніемъ осмотрѣлъ его поношенный, потертый костюмъ почтеннаго покроя, Богъ вѣсть сколько лѣтъ подъ-рядъ исполнявшій свою воскресную службу, удивительную шляпу, формы печной трубы, еще болѣе почтеннаго фасона, съ узкими, жидкими, непокорными полями, неровно отвернутыми кверху, и сказалъ съ нерѣшительностью, которая явно выдавала его внутреннія усилія вспомнить милое старое видѣніе: „Право, позвольте… вотъ досада, въ васъ есть что-то такое, что… но я уѣхалъ изъ Бермуды двадцать семь лѣтъ тому назадъ и гм… гм… никакъ не могу припомнить, но въ васъ есть что-то такое, что мнѣ такъ знакомо, какъ…“

— Вѣроятно, его шляпа, — проговорилъ оселъ съ невиннымъ и милымъ участіемъ.

III

Итакъ, мы съ его преподобіемъ, наконецъ, прибыли въ Гамильтонъ, главный городъ Бермудскихъ острововъ. Удивительно бѣлый городъ, бѣлый, какъ снѣгъ, бѣлый, какъ мраморъ, бѣлый, какъ мука! Въ сущности онъ не похожъ ни на одно изъ этихъ, веществъ, но все равно мало-по-малу мы придумали лучшее сравненіе для его бѣлизны.

Городъ разбросалъ по вершинамъ и скатамъ группы невысокихъ горъ, ихъ выдающіяся части тонутъ въ зелени кедровыхъ лѣсовъ. Вдоль берега нѣтъ лѣсныхъ заворотовъ, нѣтъ зеленаго островка на живописно-зыблющемся морѣ, зато все сплошь усѣяно блестящими, бѣлыми точками, полускрытыми въ зелени домами. Архитектура города большею частью испанская, наслѣдованная отъ колонистовъ, пришедшихъ сюда двѣсти пятьдесятъ лѣтъ тому назадъ. Тамъ и сямъ мелькаютъ тощеверхія кокосовыя пальмы, придающія острову тропическій видъ.

Большая пристань очень массивна. На ней подъ навѣсомъ сложено нѣсколько тысячъ бочекъ съ картофелемъ, продуктомъ, доставившимъ такую всемірную славу Бермудскимъ островамъ. Тамъ и сямъ попадается луковица; нѣтъ, я шучу: луку въ Бермудѣ столько, что, говорятъ, на каждую картофелину приходится по двѣ луковицы. Лукъ — это гордость и отрада бермудцевъ, это его драгоцѣннноеть, его сокровище изъ сокровищъ. Въ разговорѣ, въ литературѣ, проповѣдяхъ — это самый краснорѣчивый и распространенный терминъ. Въ Бермудскихъ метафорахъ онъ является совершенствомъ, абсолютнымъ совершенствомъ.