ни мать, ни сестра ничего не сказали мне об этом.
— Я не думал, что надо ехать в Галле, — пробормотал я. — Встречу их на остановке автобуса.
Отец мрачно взглянул на меня, но ничего не сказал — верный признак недовольства. Продолжая молчать, он поставил трость в угол и уселся в кресло, в котором обычно отдыхал после возвращения из лавки. Ему трудно теперь было пройти даже пятьсот ярдов.
Из кухни пришла мать с коптилкой. Она поднесла коптилку к часам и, ни к кому не обращаясь, сказала:
— Без десяти семь.
Отец повернулся ко мне:
— В семь десять тебе надо выйти из дома.
— А ты разве не пойдешь? — удивилась мать.
— Нет, не пойду. Хотите — идите все, а я не пойду! — резко ответил отец. Его громкий голос слышен был, вероятно, даже во дворе.
Когда отец злился, он переходил на крик. Я невольно вспомнил, как он вопил в тот день, когда от брата пришло письмо, в котором тот писал, что собирается к нам вместе с женой и детьми. Отец сразу же порвал письмо на мелкие клочки и до самой полуночи честил почем зря брата.
— Ишь гордец какой! Пусть только покажется, я его так отделаю, что на четвереньках поползет! — неистовствовал отец.
Мы все молчали. Никто не поддерживал отца, и никто ему не возражал. Только сестра, услышав угрозы, стала всхлипывать.
— Проклятье! — бушевал отец. — Ему, видите ли, захотелось навестить нас!
Я знал, что приезд брата вызовет неминуемую бурю. Я также знал, почему мать и сестра были против приезда брата. Они все еще надеялись развести его с женой и женить на сингалке. Однако отец был против этого. Я считал, что отец прав, и попытался убедить мать отказаться от этой затеи.
— Вся деревня знает, что брат женился, — сказал я. — У него уже двое детей. Теперь остается одно — принять их всех в нашу семью.
— Не суй нос, куда тебя не просят, Виджедаса! — взвизгнула мать. — Хочешь, чтобы он заявился сюда со своей тамилкой?
— Ты и сам совсем стыд потерял, якшаешься с рабочими-тамилами… — подлила масла в огонь сестра.
— За что вы так взъелись на жену брата? Только и мечтаете развести их. Чем она виновата? Думаете, я не знаю, о чем вы говорили с Паттини Рала? — перебил я ее.
— Что такое!.. — Брови отца сошлись над переносицей, и он медленно поднялся с кресла. — Пусть только этот мерзавец появится около нашего дома, я ему все ребра переломаю!
Отец снова опустился в кресло, но никак не мог успокоиться — он тяжело дышал, и воздух со свистом вырывался из его легких.
— Виджедаса! — позвал он меня через некоторое время. — Напиши письмо брату. Пусть приезжает к нам с женой и детьми. Я хочу видеть их всех. Понял?
Все в доме попритихли. Я тут же написал письмо и отнес его на почту.
Я до мельчайших подробностей помнил события трехлетней давности. В те времена отец и мать ругательски ругали меня за то, что я занялся политикой и часто выступал на собраниях тамильских рабочих с плантации Маномания. Не только домашние, но и многие в деревне сторонились меня тогда. Я получил образование в католическом колледже «Баддэгама», и отец надеялся, что я стану юристом или врачом. Однако мое увлечение политикой расстроило эти его планы, и он затаил на меня глубокую обиду. С тех пор как я подружился с тамильскими рабочими, брат, сестра и мать также относились ко мне с плохо скрываемым раздражением. Брат и сестра, закончив учебу, стали учителями.
Однажды разнесся слух, что фанатики-тамилы убили учительницу-сингалку в Вавниява. В отместку сингалы напали на тамильских рабочих с плантации и избили многих. А несколько распоясавшихся молодчиков подожгли табачный киоск Синнаййа на перекрестке Вадурамба. Одним из подстрекателей оказался мой брат.
— И зачем только ты получил образование! Позор тебе! — попытался я как-то урезонить брата.
— Катись-ка ты подальше, братец. Тоже мне, социалист нашелся! — ответил он мне. — У нас, сингалов, есть только этот маленький остров. Пусть тамилы убираются в Индию!
С помощью таких, с позволения сказать, аргументов люди, подобные моему брату, сеяли плевелы национализма в душах темных, необразованных крестьян.
— Разве в Индии живет всего одна нация? — продолжал я спор. — Тамилы живут лишь на юге Индии. Кроме них в Индии живут еще десятки других национальностей. Для того чтобы страна успешно развивалась, необходимо всем нациям жить в мире и дружбе. Неужели националистический бред настолько затуманил тебе мозги, что ты самых простых вещей не понимаешь? Тамилов хочешь выгнать в Индию, а куда же прикажешь деваться мусульманам, живущим на Цейлоне?
— Ты влюбился в дочку Миначчи, вот и таскаешься в поселок тамилов, — поддела меня сестра.
— Если я узнаю, что ты еще хоть раз ходил к тамилам, скажу своим ребятам, чтобы тебя как следует вздули, — пригрозил мне брат.
— Ах ты паршивый щенок!.. — вскричал я и залепил ему пощечину. Чтобы предотвратить драку, мать и сестра тотчас же повисли на мне, а отец оттащил брата в сторону.
— Не смей затевать скандал! — набросилась на меня мать. — Долго ты еще будешь цацкаться со своими тамилами? Глаза бы мои тебя не видели!
Я бросился в свою комнату, завернул в бумагу два баньяна и саронг и вышел из дома. Ночевал я в конторе нашего профсоюза. Нет худа без добра. С тех пор я стал уделять больше внимания работе профсоюзного комитета. А дел было невпроворот. Наш комитет призывал тогда рабочих на борьбу за справедливую зарплату, против националистов. Националисты — среди них был и мой брат — подстерегали рабочих-тамилов у моста через канал, когда они возвращались из лавок, избивали их, а покупки бросали в канал. Мое возмущение братом дошло до того, что я стал считать его своим врагом. Брат вскоре поступил в университет в Перадении, и после его отъезда в деревне стало немного спокойнее. Однако в Перадении брат нашел себе единомышленников, спутался с неким Джаяратной и принялся разжигать националистические чувства среди студентов.
В газетах публиковались его статьи, в которых он высказывал оголтелые националистические идеи и выступал против употребления тамильского языка в государственных учреждениях даже в тех районах, где тамилы составляют подавляющее большинство. Через некоторое время он стал одним из лидеров сингальских националистов. Это чрезвычайно льстило моему отцу. Он очень гордился своим сыном и высылал ему деньги по первой же просьбе. Мать и сестра также души в нем не чаяли.
Работе в националистической организации брат отдавал все свое свободное время. Однако Джаяратна вскоре переметнулся на сторону федеральной партии[7] и вошел