в город на марш пустых кастрюль.
– А ты? – хором переспросили оба.
– Ну нет. – Паула отмахнулась от этого вопроса так энергично, будто ничего глупее в жизни не слышала.
Это что, улыбка?
– Повеселитесь на славу, мальчики.
25
2001 год
Среда, 19 декабря, 21:55
Они ехали молча.
Хоакин никогда не любил водить по ночам, а теперь, когда офтальмолог выписал ему очки, тем более. «Они меня старят!» – пожаловался он, впервые их примерив.
Изредка мимо проносились машины, чьи владельцы тоже осмелились нарушить комендантский час, и визг их шин сопровождал поездку зловещим саундтреком. Хоакин старался не обращать на них внимания, сосредоточившись на том, чтобы невзначай не превысить скорость. Логика, конечно, идиотская: думать о дорожной безопасности, когда везешь племянника в самое опасное место. Спустя двадцать минут после выезда, рядом с молчащим, не испытывающим ни малейшего энтузиазма Сорольей, Хоакин по-прежнему был твердо убежден, что марш пустых кастрюль ничего не изменит. Даже такой, настолько масштабный, что о нем объявили по радио. Если правительство проигнорировало все прошлые демонстрации, то оставит без внимания и эту. Вначале такие марши были символом людского отчаяния – домохозяйки выходили на улицы со сковородками и кастрюлями, которые нечем было наполнить, чтобы накормить свою семью, – а со временем превратились в проверенный инструмент для выражения несогласия. Дешево, быстро, громко. Никакой организации не требует. Их беда – в спонтанности. Марши пустых кастрюль превращались из мирно шествующей колонны в разъяренную толпу за считаные минуты.
Зато картинка была выстроена что надо. Ее создателям удалось расширить дискурс, включив в него, помимо привычной нищеты трущоб, почти непременной в странах третьего мира, новую бедность, угрожающую аргентинскому среднему классу. Вот кто теперь вымирающий вид. Картинка эта, тщательно продуманная, оказалась феноменально эффективной: теперь на протесты выходили даже мужчины в костюмах – люди, с которыми легко себя ассоциировал телезритель. Она не могла не вызвать озабоченности, пусть и лицемерной, у иностранной публики. Картинка, при всей своей фальши, заставляла европейцев ерзать в креслах от мысли, что и с ними может произойти то же самое. Еще каких-нибудь пятьдесят лет назад Аргентина слыла землей обетованной для множества иммигрантов из Европы, мечтавших сбежать от невзгод. Сегодня расклад в корне поменялся, и каждый, у кого была подходящая родословная, – у семейства Альсада, к примеру, имелся в Галисии двоюродный дедушка, связь с которым давно прервалась, – подавал на визу и уезжал из страны. По меньшей мере я могу гордиться тем, что остался. Он осторожно покосился на племянника. Инспектор решил, парень молчит от обиды, а тот просто задремал. Поглядите-ка на этого маленького революционера. Когда они свернули с Панамериканского шоссе, Хоакин задел локтем его руку, пока переключал передачи. Соролья очнулся.
– Куда мы едем?
– На марш пустых кастрюль. Ты разве не этого хотел?
Соролья фыркнул.
– Я не о том: где мы остановимся? Ты же не будешь парковать эту красотку где попало… – съязвил он, поглаживая побитую приборную панель, точно зверька.
– Не буду. – Хоакин покачал головой. – Я думал заскочить к Вукичу.
– Это твой прежний начальник?
– Да.
– Не знаю его.
– Серьезно? – Хоакину вспомнилась по меньшей мере одна их встреча. – Что ж, тебе повезло. Ты вроде хотел побольше узнать о прошлом? В нашем прошлом он сыграл важную роль, и я подумал, тебе любопытно будет с ним познакомиться. И не просто познакомиться: можешь задать ему любой вопрос.
– А он разве еще не спит? – Казалось, Соролье стало не по себе и он предпочел бы, чтобы Вукич уже видел десятый сон.
– Надеюсь, что нет. Мне кажется, он вообще мало спит по ночам. Да и рано еще.
– А где он живет?
– В Чакарите.
– Отлично. Оттуда можно пешком дойти до парка Сентенарио.
– Это там, что ли, люди собираются?
– И еще много где, – ответил Соролья. – Хотя, может, тебе хочется отправиться прямиком на площадь Мая?
На то самое место, где произошли все массовые бойни в аргентинской истории?
– Парк Сентенарио меня вполне устраивает.
– Ну вот и я так подумал, – усмехнулся Соролья.
Если бы Хоакин ехал по Калье-Эстомба на такой черепашьей скорости в любой другой день, за ним бы уже скопилась вереница раздраженных автомобилистов, с нетерпением ждущих, когда же закончится сплошная, чтобы его перегнать. Но сейчас на дороге они были одни. От дома Вукича их отделяла еще пара кварталов. Когда они доехали до последнего светофора на углу улиц Росети и Лакросе, Хоакин заметил подходящее местечко по соседству с маленьким кафе. Оно показалось ему смутно знакомым. Стоило подъехать поближе, и он вспомнил это место – тут готовили те самые аппетитные сэндвичи, которые он всякий раз покупал, когда шел к боссу. Точнее: когда к нему еще ходил. Хоакин указал на единственную постройку во всем квартале, высота которой превышала два этажа:
– Es allá[60].
– Ну да, никто в здравом уме не тронет машину, припаркованную у дома бывшего комиссара полиции.
А я о чем?
– А не тесновато тут? – спросил Соролья, получше рассмотрев место, где решил припарковаться дядя.
– Справлюсь.
Тесновато – это еще мягко сказано. Место было рассчитано на машину сантиметров на десять короче. Хоакину пришлось попотеть. После третьей попытки он с негодованием стукнул вспотевшими ладонями по кожаному рулю.
– Может, я помогу? – предложил Соролья.
– Ну не знаю, – ответил Хоакин. – Ты ингалятор свой не забыл?
Соролья закатил глаза от такой ребячливости, но потом ответил:
– Нет.
Инспектор снова попытался заехать на выбранное место и, наконец услышав глухой стук, вывернул руль в другую сторону. Ya está[61].
Трель звонка.
– Фернандо? – позвал Альсада в динамик блестящего металлического домофона.
Из него доносился лишь непрерывный белый шум.
Вряд ли Вукич боялся впустить их в дом. Если он не утратил своего волшебного чутья, то наверняка заметил их еще издали: он был одним из тех полицейских, которые даже на пенсии не теряют сноровки. Скорее всего, он увидел их сразу же, как они въехали в квартал, а потом наблюдал, как они паркуются и подходят к дому. Почему же он не отвечает?
Ждать Альсада был не любитель. Тем более на пустынной улице в свете фонарей. Соролья говорил, что повсюду будут толпы? Видимо, до этого района революция еще не добралась.
Может, позвонить еще разок? Тогда выдам свое нетерпение. К тому же Вукич наверняка сочтет это оскорбительным, а обижать «Волка» – не лучший вариант. Нет. Придется подождать.
Ну, зато можно пока не надевать пиджак и дать рубашке высохнуть. Хоакин посмотрел на свой «Клио» с чувством гордости за проделанную работу. Слава богу. А не то пришлось бы неделю Соролью слушать. Он окинул племянника