сердилось, то ли скучало: брови сведены, губы сжаты, в уголках рта залегли морщинки. Диктор объявил, что сейчас с посланием к народу выступит президент, которого он почтительно назвал «доктором Фернандо де ла Руа»: аргентинская традиция предписывала титуловать людей с юридическим дипломом именно так.
Еще один юрист – то, что надо стране. «Уж кто бы говорил,
доктор Альсада», – непременно съязвила бы Паула, отпусти он этот комментарий вслух.
На экране появился де ла Руа. Его лицо, успевшее примелькаться в СМИ, особенно за последние две недели, не утратило своей поразительной харизмы. Было ли дело в мохнатых, как гусеницы, черных бровях, резко контрастирующих с белыми как снег волосами. Или в проницательном профессорском взгляде. А может, в носе, походившем на сталактит, который вот-вот врастет в известковое дно пещеры, – носе столь же впечатляющем, как и огромные, как у Будды, уши. Президент начал с официального «Дорогие сограждане!», а затем перешел к сути. Вот уж кому нельзя терять время. Я бы на его месте уже сбежал из города. Де ла Руа упомянул о преступных группировках, которые, как он выразился, «в этот непростой для всего аргентинского народа час» позволяют себе «незаконные действия».
Вероятно, по чьему-то совету посреди своей речи он надел круглые очки в металлической оправе, отвлекая зрителей от того главного, что пытался оправдать: что в условиях нынешнего хаоса у него нет иного выбора, кроме как объявить осадное положение, чтобы «гарантировать безопасность широким слоям населения». «Исключительно в качестве временной меры», уточнил он. Очки и впрямь помогли: они закрыли мешки под глазами, превратив маньяка-властолюбца в выдержанного технократа, которому ничего не нужно, кроме общего блага. Позади него поблескивала фальшивая барочная позолота Каса-Росада.
У де ла Руа ушло всего четыре минуты на то, чтобы лишить граждан всех их гражданских и политических свобод. Хоакин поймал себя на том, что нервно притопывает по полу левой ногой. Не будь Паула увлечена обращением президента, она бы наверняка его одернула. Мы живем в демократическом государстве, подчиненном правовым нормам. Однако следующие тридцать дней руки у де ла Руа не будут связаны конституцией. Можно подумать, у нас в стране хоть какое-то «осадное положение» хорошо закончилось… Хоакин ожидал, что Соролья подскочит от возмущения. Но нет. Он и глазом не моргнул. Обращение закончилось.
Паула повернулась к мужу.
– Хоакин… – произнесла она очень медленно, делая паузу между слогами, точно его имя было ей незнакомо, точно она только училась его произносить.
Потом встала и прижалась к нему. Почему мы так редко обнимаемся? Он обнял ее в ответ – так крепко, что едва смог различить, что она говорит, уткнувшись ему в рубашку.
– Хоако, опять начинается.
24
2001 год
Среда, 19 декабря, 19:45
Хоакин отпустил Паулу с той же осторожностью, с какой в детстве отделял понравившиеся марки от конвертов, чтобы добавить их в свою коллекцию. Сперва он отмачивал каждую теплой водой, потом, придерживая щипчиками, бережно снимал ненужную бумагу.
– Что же нам теперь делать? – Паула снова опустилась на диван.
Соролья вскочил и вышел из гостиной.
– Куда это он? – спросил Хоакин, сев на освободившееся место. Спросил больше для того, чтобы нарушить молчание: племянник нередко вот так убегал к себе комнату. С самого возвращения Альсады парень притих, будто стесняясь собственного существования. Хоакин поежился: неужели Соролья чувствует себя лишним в собственном доме?
– Наверное, хочет радио послушать.
С учетом помех в регулярном эфире любительская радиосвязь могла теперь стать главным источником новостей.
– Думаю, сейчас стоит выждать, а? – сказал Хоакин.
– С ним ничего не случится.
Как так?.. Хотя, может, это она о чем-то другом. Альсада затих.
– Тебя отпустили домой.
Ей тоже не хочется оставаться наедине с собственными мыслями.
Хоакин согласно кивнул:
– Галанте настоял.
– Как по-твоему, введут войска?
Хоакин снова кивнул. Какие еще могут быть объяснения? С чего бы еще комиссару закрывать отделение? Он знал, что рано или поздно получит поддержку.
– А может, он отправил тебя домой из чувства долга? – Вопрос Паулы вывел его из задумчивости.
– Из-за того, что когда-то мне не помог? Спустя двадцать лет?
Паула поджала губы:
– Да, вряд ли. Тогда точно из-за войск.
Хоакин вздохнул. История имеет свойство повторяться, и демократия у него на родине никогда не знала особой стабильности, но сколько еще раз им придется обсуждать перспективы жизни при диктатуре? Когда же наступит предел?
– А как там расследование? – Паула не дала ему уйти в рефлексию.
– Какое…
– То самое. О котором ты днем говорил. Добился, чего хотел?
Похоже, легких тем для разговора сегодня не будет.
– Нам пришлось его закрыть.
– Как жаль.
– Да. Жаль.
В гостиную вбежал Соролья.
– Я пошел, – объявил он.
Опыт и Паула научили Хоакина не лезть в дела племянника. Она называла мужа слоном в посудной лавке – Хоакин старался не обижаться. Он взял с кофейного столика Un mes con Montalbano[54]. Может, получится отвлечься на книгу.
– Весь Большой Буэнос-Айрес вышел на улицы! – воскликнул Соролья.
Хоакину представилось, как племянник пару минут назад стоял у себя в комнате, расправив плечи, и репетировал свою речь, чтобы убедить Паулу его отпустить. Уже ведь совсем взрослый. Какому нормальному мужику нужно разрешение, чтобы выйти из дома? Неужели они слишком привязали его к себе? Тут половина аргентинцев прошла через то же, что и он, и ничего, держатся.
– Мы с твоим дядей…
Хоакин не возражал, чтобы Паула говорила и от его имени.
– …считаем, что тебе лучше сегодня остаться дома.
– И уж точно не соваться в центр, – добавил Хоакин, не поднимая глаз. Надеюсь, boludo, ты успел насладиться сегодняшним утром, потому что больше тебе маршей пустых кастрюль не видать.
– Да и вообще в Буэнос-Айрес, дорогой, – смягчившимся тоном добавила Паула.
– Безо всякой причины? Просто «нельзя» и все?
– Не спеши, Соролья. Дай договорить.
– Извини, – тут же сказал он.
– Спасибо. – Паула выдержала паузу, собираясь с мыслями.
Сколько же терпения нужно с этой молодежью!
– Так вот. Во-первых, ты нарушишь комендантский час – разве по радио об этом не предупреждали?
– Плевать мне на комендантский час, – сказал Соролья.
Похоже, почитать книжку тоже не получится.
– Да и всем на него плевать, во всяком случае сегодня. На улицах сейчас многотысячные толпы…
– И вот мы подошли ко второй причине: мы переживаем, что… что…
Хоакин тут же понял, к чему она клонит.
– Тебе ведь тяжело находиться в толпе, – наконец произнесла Паула. – Ты сам не боишься? Мы же буквально на днях обсуждали с тобой, что для того, чтобы повысить осознанность, нужно выставить границы. А это означает, что не следует – как это называется? – блокировать обоснованную