хорошо устроившийся на госслужбе, так? Но позволь сказать тебе вот что: нет ничего постыдного в том, чтобы кормить свою семью, hijo. – Хоакин поймал себя на том, что нечаянно назвал Соролью сыном. Тот молчал. – Думаешь, я сам не понимаю, на какие компромиссы мне приходилось идти в этой жизни?
Хоакин осекся и посмотрел на Паулу. Не пора ли? В отличие от приемных родителей, они были лишены такой роскоши, как подготовка к неизбежному «как же ему сказать». Мальчишка страшно привязался к ним, и они были счастливы. «Обсудим это при случае», – решили они когда-то, и решение показалось им разумным. Вот только случая не представилось: не все темы затрагиваются в обычных разговорах. Иначе как бы мы вообще жили? Хоакин снова обратился к племяннику:
– Раз уж речь зашла о тактике правоохранительных органов, спрошу: ты в курсе, что в двадцать два года я состоял в полицейском отряде, сформированном для борьбы с беспорядками?
Соролья изумленно взглянул на дядю.
– Да, понимаю, такое себе трудно представить. – Хоакин улыбнулся. – Я в те времена был в лучшей форме. А знаешь, почему я на это решился? Я тогда уже задействовал все связи, какие только имел в полиции, чтобы спасти твоего отца от беды, причем дело было даже не в ту диктатуру, которая его погубила, а в предыдущую. Мне пришлось подменить одного полицейского, чей двоюродный брат согласился «потерять» личное дело Хорхе Родольфо. Сложная система взаимных одолжений, на ней все и держится… Так вот. Целых полгода мои смены начинались с того, что я натягивал на себя защитное снаряжение. Причем с большой охотой. Ради твоего отца, твоей тети, да и ради тебя – пускай тебя еще и в проекте не было. Мало того: я бы и теперь поступил точно так же.
– Тебе не было страшно?
– Было, конечно.
– Хорошо.
Хоакин улыбнулся.
– Если ты и впрямь думаешь, что мой страх дает тебе хоть какое-то преимущество надо мной, то у тебя куда меньше мозгов, чем мне казалось…
– Полегче! – вмешалась Паула.
– Прости. – Хоакин виновато склонил голову и прокашлялся. – Вернемся к теме. Нет ничего опаснее, чем недооценка соперника. Ты наверняка считаешь, что все копы медлительные, толстые, толком целиться не умеют. Эдакие злодеи из старых вестернов, притаившиеся за картонными декорациями. Но это огромное заблуждение. Они в превосходной форме, прекрасно обучены и… И вот ты стоишь и смотришь, как они приближаются. – Страх и правда был Альсаде знаком. Помнится, тогда он стоял среди сослуживцев, одетый в мешковатую форму того бездельника, и думал: «Это последний раз, когда я выручаю Хорхе». Он был даже рад, что на подошвах у него стальные набойки – они цеплялись за тротуар и не давали убежать. – Точнее даже не так: сперва ты их слышишь, – продолжил он шепотом, будто молясь. – Такого ни на каком фото не передать. Гигантская волна неспешно движется к берегу. С таким шумом, что, даже если человек рядом с тобой жует жвачку с открытым ртом, ты этого не услышишь. Вот тут ты и понимаешь, что и сам не ведаешь, что творишь. Что едва держишь строй. А потом… – Хоакин выдержал паузу и взглянул на Соролью.
Племянник слушал его рассказ с тем же вниманием, с каким в детстве следил за дядей, когда тот разыгрывал перед ним сценки о генерале Сан-Мартине, переходящем Анды, чтобы освободить Аргентину от испанского гнета.
– А потом ты слышишь приказ, закрываешь глаза и бросаешься в бой. – Хоакин снова умолк, на сей раз ради драматического эффекта. – Думаешь, источник их силы – искренняя убежденность? Нет! Обещание вина и женщин в Вальгалле? Нет! Единственное топливо, на котором они работают, это страх! – Он в конце концов перешел на крик: – Так что, когда ты признае́шься, что рад, что мне было страшно, я думаю: нет, сегодня он на улицу ни за что не выйдет. У них есть преимущество. Они поняли то, до чего никак не дойдешь ты: у всего есть две стороны. И в этой игре победят либо они, либо ты. – Последние слова Хоакин договорил, ткнув племянника пальцем в грудь.
– Ладно, – перебила его Паула. – Пожалуй, хватит. Пойду приготовлю ужин.
– Давай я тебе помогу, tía. Все равно мне сегодня некуда идти… – Соролья отступил назад, так что рука Хоакина упала, а потом прошел вместе с тетей на кухню.
– Не дуйся, – услышал Хоакин голос супруги. – Он себя так ведет только потому…
– Знаю, знаю. – Соролья мгновенно смягчился и взял ее за руки.
Хоакин сделал глубокий вдох. Как ей это удается? Может, отложить эту тему на время? Разговор с племянником распалил его – и куда сильнее, чем он сам ожидал. Пускай сперва они оба немного остынут. А пока отведаем ньокки. Всякий раз, когда Паула тревожилась, она готовила ньокки.
Но вопреки собственным благим намерениям прямо с порога кухни он спросил:
– Будь добр, объясни. Если все же начнется столкновение, каков твой план?
– Здравомыслие, – равнодушно ответил Соролья, раскладывая салфетки. – Тебе же оно помогло, правда?
Паула поставила на плиту кастрюлю с водой. Хоакин, прислонившийся к шкафчику у дальней стены кухни, видел ее со спины. Наверняка ведь усмехается.
– А когда тебя шибанут миллионом вольт? – не отставал Хоакин.
– Такого не будет.
Хоакин поднял брови в ожидании уточнений.
– Меня не поймают, – с улыбкой объявил Соролья, расставляя тарелки и бокалы.
– Ну да, конечно.
Весь в отца.
У Альсады закололо сердце. Соролья унаследовал черные кудри Хорхе Родольфо и его любовь к кофе – хотя ее-то могла ему привить и Паула. Но самое удивительное состояло в том, что он перенял и те черты отцовского характера, которые вряд ли мог запомнить в столь раннем детстве. Как такое возможно? Неужели беспечность передается генетически?
Соролья терпеть не мог, когда кто-нибудь не посвященный в их семейные тайны замечал, до чего тот похож на Хоакина, а особенно когда люди считали, что он его сын. Хоакин привык думать, что такая реакция типична для любого ребенка, но теперь его осенило: а что, если Соролья стыдится родства с ним, как некогда его отец? Уж не поэтому ли спустя два, нет, три десятилетия повторяется тот же разговор с теми же самыми аргументами? Я просто пытаюсь выжить, как могу.
– Завязывай с политикой, пока не поздно, и возвращайся к мирной жизни. К птичкам, если не путаю, а, chico?
– Хоакин, пожалуйста. – Паула протянула ему чашку кофе.
Он удивленно взглянул на нее: не поздновато ли? – но отказываться не стал.
– Во-первых, – проговорил Соролья, раскладывая приборы, – я тебе не «мальчик». Во-вторых, если ты не в курсе, я работаю в секции южноамериканских млекопитающих. Так что