…Будь кто из вас учен / И вздумай надпись ту прочесть, которой граф почтен, / Узнал бы этот грамотей, что граф Монфор причтен / К святым, что, стало быть, в раю вкусит блаженство он, /Сторицей Бог ему воздаст, как то гласит канон, / И за мученья наградит короной из корон. / В том нет сомненья ни на грош у клира и мирян, / Ведь если кто-то лил рекой кровь добрых христиан / И лживым словом обольщал, и Зло возвел на трон, / И, сея семена вражды, нанес Добру урон, / И если Рыцарство и Честь унизил сей тиран, / Детей и женщин истреблял, пятная честь и сан, / И все же Господом Христом был избран и спасен, / То ясно, сколь святую жизнь он прожил в мире сем![262]
Сторонник графов Тулузских, Аноним активно использует словарь трубадуров, чтобы выразить свою пылкую приверженность католической вере и одновременно яростную враждебность к крестоносцам, будь то клирики или миряне:
В чем смысл жестокой сей войны? Тут есть простой ответ: / Бог власть и землю тем дает, в ком видит Правды свет! / Пускай возвысился Обман, заткнув Закону рот, / Не вечно властвовать ему, возмездие грядет. / Пусть ныне Рыцарство и Честь унизил наглый сброд, / Но расцветает вновь цветок и семя плод дает, / И вот наследник молодой с Монфором спор ведет / За край, за вотчину свою, за весь свой древний род, / И Крест идет войной на Льва, что никнет от невзгод[263].
Увы, всем прекрасно известно, что спустя десять лет на паперти Нотр-Дам «лев» заставил поникнуть «крест» и молодой граф Раймон VII отдал Капетингам и свою землю, и свою наследницу.
Сирвенты в защиту БлагородстваСирвента в полной мере становится орудием политического сопротивления и защиты ценностей куртуазного универсума трубадуров. Перо окситанских поэтов постоянно выводит название символа доблести южан — термин paratge. Первоначально paratge в южнофранцузской культуре означало «благородство по рождению»; однако постепенно, под влиянием моральных ценностей, проповедуемых трубадурами, оно изменяется и начинает обозначать «благородство сердца». Вспомним о куртуазной дочери виллана, пастушке Маркабрюна; пастушка низкого рождения, тем не менее она оказывается вполне куртуазной и по своим душевным качествам, и по сообразительности.
Золотой век остался в прошлом. Как бы продолжающие славить его трубадуры ни желали его вернуть, усилия их напрасны: мир постарел, мир сошел с ума; но если, по их мнению, старое дворянство XII столетия сгинуло во время гонений (трубадуры считают его погибшим, тогда как на самом деле оно просто приспосабливается к новым условиям), из его пепла возрождается новое поколение граждан — не дворянского рода, но с благородным сердцем. Спустя век после падения Монсегюра семь «трубадуров» города Тулузы провозглашают себя «единственными и подлинными наследниками» трубадурского искусства. Они организуют Академию Веселой Науки (Consistori del Gai Saber)[264], дабы возродить поэтические традиции трубадуров и «поддержать» искусство куртуазной любви, прославленное знаменитыми окситанскими поэтами.
В наши дни одна американская исследовательница назвала XIII век «веком Благородства»[265]. Возможно, этим определением она хотела подчеркнуть, что из времени, «исполненного горя и тоски», родилась целая литературная эпоха, наполненная катаклизмами, эпоха, когда во весь свой громкий и насмешливый голос звучали сирвенты, когда кансоны, повинуясь велению души, превращались в молитву, а окружающая жизнь — в ад, и поэт из родных мест отправлялся в чужедальние страны. Там бедный файдит надеялся обрести кров и пристанище при пока еще гостеприимном дворе; увы, теперь несчастный изгнанник гоним отнюдь не прекрасной, но жестокосердой дамой, а властью, заключившей союз с Церковью и королем.
Мятеж против власти: Римская церковь и французский корольГорестный настрой трубадуров порождает поэзию сопротивления, «сражающийся trobar». Сирвента, написанная около 1230 года, единственная из принадлежащих перу трубадура Бернарта Сикарта де Марведжольса из Лозера, посвящена королю Жауме I Арагонскому, прозванному Завоевателем; она может считаться поистине образцовым манифестом, направленным против общества, развращенного клириками и французами:
Из глубины своей тоски / Извлек сирвенту я, чьи строки обжигают […] и трудно описать мне / Гнев и печаль, которые меня обуревают, / Ибо я вижу, как в мире нашем всё перевернулось: / Они Закон попрали: / Им нипочем ни Клятвы и ни Вера! […] Я всякий день скорблю, / А по ночам вздыхаю, / Когда не сплю и даже когда сплю! / Куда ни повернись, / Везде я слышу, как рыцарь куртуазный / Смиренно «сир» французу говорит: / Французы пощадили нас: / Пусть выгоду свою при этом соблюдут; / Иначе я не вижу у них иного Права…[266]
Закон Господа Бога и земных сеньоров нарушен: клятвы верности, на которых зиждется вассальная система южнофранцузского феодального общества, не имеют иных гарантий, кроме чести — как сеньора, так и его вассала; французы же, к которым примкнула значительная часть сеньоров-южан, в том числе и родовитое дворянство, из-за пристрастия к наживе извратили понятие клятвы. Христианская вера также подверглась искажению из-за продажных и лживых клириков, и теперь «Благородство отступает. А знатные роды оскудели и принижены»[267].
Когда французы заняли Тулузу, тамошний трубадур Гильем де Фигейра, родившийся около 1195 года, вынужден был отправиться в изгнание в Ломбардию. С ранней юности став изгнанником-файдитом, он сочиняет сирвенту из двадцати трех строф общим объемом в сто шестьдесят один стих. Это самая смелая сатира во всей южнофранцузской литературе, острие которой направлено против Рима и папства:
Рим, ты корень зла. /Ласкова, мила, лесть твоя подла… Рим! Ты закоснел во лжи и преступленьях…/ Рим! Ты вор в ворах, / И, что себе ни сцапай, / Ты в чужих краях все держишь цепкой лапой… / Рим! Любой ценой — насилья иль подвоха — / Жрешь ты кус чужой, когда лежит он плохо. / Агнца вид святой состроил ты, пройдоха, / Лют, как волк иль змей[268].
Посланные Римом и королевской властью проповедники, чья деятельность находится под контролем инквизиции и, в частности, братьев-проповедников, принадлежащих к ордену, основанному Домиником, будущим святым, также подвергаются суровой критике:
Голос у них, поистине, ангельский, язык подвешен отлично, и слова они произносят четко;/ Слова же эти лживы, хитроумно и ловко подобраны, словно нити в английском холсте; / Все они стоят на месте, и сказаны к месту, и лишних нет, / И приятно их слушать, / Потому что тот, кто их произносит, не кашляет и не хрипит, / А со слезами и жалостью рассказывает про путь / Иисуса Христа…[269]
Однако красивые слова нисколько не соответствуют повседневным делам, которые творят эти монахи, возмущается Пейре Карденаль. Они едят жирную пищу, пьют хорошие вина, зимой носят теплые плащи из английской шерсти, летом же широкую и удобную одежду, чтобы не было жарко; когда холодно, они носят обувь на толстой подошве или башмаки из тонкой марсельской кожи… они ходят и проповедуют… призывая душу и добро посвятить Господу!
Безумный дождь: перевернутые ценностиРодившись около 1180 года в Пюи-ан-Велэ, в дворянской семье, Пейре Карденаль получил образование в монастырской школе при тамошнем соборе и стал клириком. Когда же он вырос, он «поддался влечению к мирской суете»; так написано в его жизнеописании, составленном его современником Микелем де Ла Тором во второй половине XIII века[270]. Пейре Карденаль покинул сей мир почти в столетнем возрасте, около 1280 года. Человек, исключительный хотя бы уже по причине своего долголетия, он стал трубадуром, посещал дворы знатных сеньоров, в том числе и графов Тулузских — Раймона VI (1194–1222) и его сына Раймона VII (1222–1249). Среди его высокорожденных покровителей были король Арагонский Жауме Завоеватель, виконт Марсельский Юк де Бо, графы де Фуа — отец и сын (отец, Раймон Рожер, которого анонимный автор «Песни о Крестовом походе» называет «пригожим и отважным», поддерживает дело графа Тулузского перед папой на Латеранском соборе 1215 года); Эсклармонда, сестра графа де Фуа, приняла веру катаров и стала одной из «совершенных».
Зарабатывая на жизнь ремеслом трубадура и секретаря (Пейре Карденаль некоторое время был секретарем Раймона VI), поэт женится, становится отцом семейства и живет бедно. Он посещает дворы — не слишком богатые, как, например, двор в Пюи-Сент-Мари, где он в молодости принимал участие в поэтических турнирах, в которых прославился Монах Монтаудонский, и, наоборот, пышные и блистательные, как, например, дворы Тулузы и Арагона, где его талант вызывает восхищение сеньоров.