радикалов, которых также можно было успокоить, подбрасывая политическое красное мясо, такое как показательный судебный процесс 1922 года над остатками партии социалистов-революционеров.
Это грубое разграничение жесткой и мягкой линии в отношении НЭПа отразилось на отношении большевиков к АРА, присутствие которого в России, в конце концов, было бы немыслимо, если бы драматический компромисс с капитализмом уже не состоялся. Твердолобые, которых больше среди кадров среднего и низшего звена, как правило, были более открыто враждебны к АРА и более склонны усложнять жизнь работникам гуманитарной помощи, видя в них носителей политической заразы, если не хуже. Ленин, с другой стороны, после преодоления своей первоначальной паранойи по поводу замыслов Гувера в России, был склонен думать об американской миссии как о возможности, то есть помимо собственно продовольствия и медикаментов, которые она поставляла в Россию.
Одним из основных обоснований реформ НЭПа было осознание того, что после того, как перспективы революции на Западе потускнели, Советская Россия не сможет возродить свою промышленную базу — и, следовательно, построить социализм — без привлечения внешней торговли, кредитов и инвестиций. Большевики в Кремле понимали, что Соединенные Штаты были единственной страной, вышедшей из Великой войны в каком-либо состоянии для привлечения значительных капиталовложений в Россию. Арабо-советский контракт, конечно, не был торговым соглашением — несмотря на подталкивающий комментарий Литвинова, — но Ленин пришел к выводу, что это шаг к официальным торговым отношениям с Соединенными Штатами и, возможно, даже к политическому признанию: в конце концов, Гувер был министром торговли США.
В записке Чичерину от 16 октября Ленин настаивал именно на этом — «Гувер — настоящий плюс», — что он повторил несколько дней спустя: «Соглашения и уступки с американцами для нас чрезвычайно важны: с Гувером у нас есть нечто стоящее». Именно в это время он противопоставил ограниченному совету Сталина относительно предложения АРА о передаче продовольствия аргумент о том, что большевики, стремящиеся овладеть торговлей, могли бы извлечь выгоду, наблюдая за действиями американцев. Более того, сотрудничество с АРА в рамках такой программы было способом продемонстрировать американцам и Западу в целом, что большевики способны к сотрудничеству в «коммерческих» предприятиях. Это именно то, на что рассчитывала Хаскелл и компания: чтобы укрепить свои добросовестные отношения с западными правительствами и бизнесом, советское правительство приложит все усилия для налаживания эффективного и дружественного сотрудничества.
Однако это оказалось бы невозможным. В то время как более «просвещенные» большевики обычно стремились поддерживать стабильные отношения с АРА, они часто не могли контролировать деструктивные наклонности радикально настроенных подчиненных. Помимо этого, сами умеренные оказались неспособными придерживаться последовательной линии сотрудничества по отношению к АРА. Опасаясь вызванной ими капиталистической волны и будучи раздраженными медленным продвижением своих усилий по привлечению внешней торговли и признания, «друзья» АРА из Боло не побрезговали разгромить сторонников Гувера, чтобы сплотить верующих, и в надежде привлечь и запутать Государственный департамент США. В конце концов, какими бы убедительными ни были аргументы в пользу демонстрации терпимости и доброй воли, склонность большевиков к подозрительности и контролю часто брала верх. Советское правительство по своей сути было неспособно к сотрудничеству в духе Рижского соглашения.
Источником наибольшего напряжения в отношениях АРА и СССР была группа комиссаров, которых большевики назначили играть на стороне красных перед экспертами АРА. Несмотря на призыв Ленина к войне против американских работников гуманитарной помощи, этот механизм контроля создавался немного медленно, возможно, потому, что американцы неожиданно быстро начали. Любопытно, что АРА сама невольно помогала правительству в его назойливых замыслах.
Кэрролл и авангард ошибочно предположили, что их главным контактом в правительстве будет Каменев, официально в качестве заместителя председателя советского комитета помощи голодающим, хотя на самом деле из-за его статуса члена Политбюро. АРА привыкло иметь дело с высшими эшелонами руководства в различных государствах Европы, поэтому казалось вполне разумным предположить, что администрация будет иметь ежедневный доступ к одному из пяти самых влиятельных людей в Кремле. Это ожидание было привлекательным еще и потому, что Каменев во плоти совсем не походил на изображение кровожадного большевика в западных газетах. В нем не было ничего «пролетарского», за исключением, конечно, отрывков из его статей и речей, напечатанных в «Правде». Как и большинство представителей старой гвардии большевиков, он был человеком мелкобуржуазной внешности и вкуса, который выглядел бы как дома в столицах Западной Европы — как, впрочем, и в течение многих лет своего политического изгнания. Его вступление в партию до 1917 года сделало его одним из так называемых Старых большевиков, тех, кто пережил превратности революционного подполья. Таким образом, они были психологически лучше подготовлены к тому, чтобы справиться с головокружительной «революцией» НЭПа, чем подавляющее большинство их товарищей-коммунистов, вступивших в их ряды после «Красного Октября».
Каковы бы ни были точные ожидания Кэрролла, факт остается фактом: Каменев был слишком занят делами в центре советской политики, не говоря уже о своих обязанностях в качестве администратора города Москвы и провинции, чтобы заботиться о повседневных потребностях иностранной благотворительной организации. Как минимум, Кэрролл предположил, что кто-то из офиса Каменева будет выполнять функции связующего звена правительства с АРА, ускоряя и упрощая ее операции.
В тот же вечер по прибытии в Москву Кэрролл передал Каменеву письмо с просьбой предоставить АРА представителя правительства, который помог бы ему координировать и управлять его отношениями со всеми многочисленными советскими бюро. Это должно было быть лишь первым из нескольких подобных заявлений, которые становились все более нетерпеливыми, отражая растущее разочарование неэффективностью государственной бюрократии. 2 сентября Кэрролл снова попросил Каменева назначить «офицера связи» для оказания помощи АРА, «кого-то, обладающего достаточной властью для достижения результатов». Две недели дальнейшей волокиты с советской бюрократией, и петиция Кэрролла теперь пропитана сарказмом: требовался человек, «обладающий достаточными полномочиями, чтобы заставить среднестатистического мелкого государственного служащего осознать, что мы здесь не для игр, а для выполнения большого дела по кормлению детей, в котором скорость имеет жизненно важное значение».
Наконец, 24 сентября советское правительство назначило Иоганна Палмера полномочным представителем в АРА. Эффект от этого шага был незначительным, поскольку Палмер обладал лишь небольшим политическим авторитетом и не обладал той личной силой характера, которой требовало назначение. Его письменный «мандат», однако, был далеко идущим, хотя неясно, обратили ли американцы на это большое внимание. Это дало ему, среди прочего, полномочия назначать своих представителей в каждом из округов и, с их помощью, действовать в качестве посредника между АРА и всеми правительственными учреждениями и обеспечивать, чтобы АРА привлекала только приемлемый местный персонал. Таким образом, на бумаге полномочия полномочного представителя были значительными; все, что требовалось, — это сильный человек, чтобы занять эту должность.
Этот человек появился на второй неделе октября, когда Палмера сменил Александр Эйдук, носивший титул «полномочный представитель Российской Социалистической Федеративной Советской Республики при всех иностранных