Ваан изобразил на лице понимание.
— Ну как?
— Интересно.
— Подумайте, герр Чобанян. — Браун протянул ему руку.
Возвращался Ваан подавленный и недовольный собой: «Сидел как мокрая курица, — негодовал он на себя, — и так беседовал с этим индюком, будто мы с ним вовсе не враги. Но разве солома силу ломит: место ли здесь геройство изображать? — думал он уже через минуту. — Мы должны воевать, бить гитлеровцев. И надо, чтобы в этом нам помогли сами же немцы…»
Большая часть бойцов вначале и слышать не хотела о том, чтобы даже на время напялить на себя ненавистную форму.
— Нет! Никогда!
Саядян терпеливо разъяснял.
— Мы должны сделать все, чтобы не вызвать подозрений, — сказал он, — нам сейчас нужна хотя бы относительная свобода, а немцы — слава богу! — предлагают нам также и оружие. Давайте заполучим его, чтобы в удобный момент повернуть против врага. Во времена Вардановой войны в 451 году персидский царь Азкерт, мечтавший обратить армянских нахараров — князей в свою веру, тоже поставил их перед выбором — жизнь или смерть! «Отрекитесь от своей веры — или вас растопчут слоны». И армяне провели врага, а вернувшись на родину, вооружили народ и войско для исторического Аварайрского сражения. Сегодня мы должны поступить подобно нашим предкам, ибо «смерть осознанная — бессмертие, неосознанная — забвение»!
После долгих споров и обсуждений решено было принять предложение немцев.
И вот настал наконец день, когда военнопленные сменили полосатую лагерную одежду на вражескую форму.
Зло шутили друг над другом. Даже люди с крепкими нервами сникли, словно соскребли с них человеческую и облекли в змеиную кожу. Самый молодой из бойцов, Варужан, пытался изорвать на себе форму:
— Собака я… фашист проклятый… Плевать я на себя хотел!
Его связали, утихомирили.
Когда Ваан впервые увидел себя в зеркале у парикмахера, будь у него «парабеллум» — разрядил бы в этого чужого, ненавистного ему человека.
Но с чем только человек не свыкнется! Привыкли и они. И даже подтрунивать стали — кто над носящими форму, кто над раздающими ее.
Однако враг оставался врагом. Надзор был по-прежнему строгий. Подполковник Саядян, теперь уже начальник штаба легиона, пожаловался как-то Брауну:
— Мы — солдаты рейха, а вы продолжаете держать нас за колючей проволокой.
Браун иронически улыбнулся.
— Вы пока все еще пленные. Присягнете — тогда положение изменится. Получите и оружие и свободу немецкого солдата.
Партева Карташяна Ваан знал еще по Еревану, со студенческих лет. Учился тот в Политехническом институте. Отец его, Мигран Карташян, был известным ученым. Потом выяснилось, что он враг народа, агент нескольких иностранных разведок. Близкие и друзья только и делали, что удивлялись да разводили руками: «Кто бы мог подумать?» Сын был исключен из института и из комсомола.
И вот, в далеком польском городе Возня, в шеренге пленных Ваан увидел Партева. Увидел и поразился, глазам своим не поверил: уж он-то знал Партева отлично. Впрочем, иначе и быть не могло. Яблоко от яблони… Надо предупредить товарищей, пока Карташян не успел хоть что-то вызнать о подполье. Успеть бы сказать Саядяну.
Во время ужина он подошел к Партеву:
— Привет, земляк…
— Привет! — холодно отозвался Партев.
— Откуда взялся?
— Поехал — попался, — отшутился тот.
Подпольщики почти не разговаривали с ним. Да и сам он к ним не тянулся. Замкнутый, отчужденный, молчаливый. Странными казались отношения, сложившиеся между Партевом и лагерным начальством. Его часто видели избитым в кровь. «Испытанный метод, — шептались подпольщики. — Пытаются провокатора за святошу выдать, готовы все кости ему переломать, лишь бы в доверие втерся».
Наконец наступил день, когда легионеры давали присягу.
Под звуки военного марша легион прошагал в сторону леса. На опушке высилась импровизированная трибуна, за ней — сердитое лицо фюрера в обрамлении фашистских знамен. Шумел зеленый лес, и ласково светило солнце. Жизнь оставалась жизнью.
Принимать присягу прибыл группенфюрер Генрих Метерлинг. Браун и офицеры его штаба в парадных мундирах обошли ряды. Штурмбанфюрер произнес речь:
— Я рад, что с сегодняшнего дня вы станете солдатами могущественной германской армии и с именем фюрера на устах пойдете в бой и на смерть…
Под конец штурмбанфюрер так растрогался, что на его рыжих ресницах заблестели слезы.
— Вы, солдаты высшей расы, завоюете мир, и он будет облагодетельствован вашими деяниями. Отныне и во веки веков Германия-это весь мир. Хайль Гитлер!..
Офицеры вскинули руки в нацистском приветствии.
— Хайль! — дрогнул воздух над лесом.
Браун добавил:
— Кто не хочет поклясться в верности рейху — пять шагов вперед.
Сразу стало тихо. Лес замер недвижный. Браун, довольный, расплылся в улыбке и посмотрел в сторону застывшего под портретом Гитлера группенфюрера.
— Выходит, нет среди вас отступников?
— Есть, — раздался голос.
— Пять шагов вперед!
От шеренги отделился Партев Карташян.
Саядян похолодел, лицо его стало восковым. Ваану показалось, что он вот-вот задохнется.
— Значит, ты не желаешь служить фюреру?!
— Нет!
Браун свирепо ухмыльнулся и обернулся к группенфюреру. Стоявший рядом с Брауном офицер в упор выстрелил в Партева.
Партев схватился за сердце, шумно вздохнул и упал навзничь.
Строй глотал слезы. Духовой оркестр играл фашистский гимн «Великая Германия»… Солдаты давали присягу.
Ваан всматривался в лицо лежавшего неподалеку Партева. «Он смертью своей доказал право на жизнь. А мы, сможем ли мы жить?..»
… Дробно стучат колеса поезда. Стоя у окна вагона, Ваан смотрит на вымершие, выжженные, печальные села.
У-у-у!.. — зловеще разрывает воздух гудок паровоза. Что он везет? Он везет смерть: на открытых платформах — орудия и минометы.
Немецкое командование не решилось отправить на фронт армянский легион в полном составе. И без того брошенный на Северный Кавказ первый его батальон с большими потерями прорвал линию фронта и соединился с частями Красной Армии.
Полагаться на преданность военнопленных армян было нельзя. После долгих раздумий и совещаний решено было второй батальон направить на Украину — охранять немецкие гарнизоны от партизанских налетов.
Мчит поезд. Везет легионеров: грабить и обирать народ, убивать партизан. Под перестук колес приближается развязка.
«Теперь на фронт нам не попасть!»
— Думаешь, лейтенант? — подошел к Ваану секретарь партбюро подполья Авагян. Такие добрые глаза и… мундир убийцы.
— Думаю, думаю, и мучит меня неопределенность, — вздохнул Ваан. — В своих мы стрелять не станем, это понятно, а как повернуть оружие против врага?
— События сами подскажут, что делать, дорогой мой. Думаешь, нас сразу же, как привезут, бросят против партизан?! Нет, брат. Пока нам не доверяют.
А поезд стучит и стучит колесами.
— Минас, девушка у тебя есть?
— Да как такому молодцу без зазнобы? Конечно, есть!
Минас, довольный, заулыбался.
Сурен Арзаканян, карабахец, достал из-за пазухи заветную записную книжку:
— Слушайте, братцы, вот я стихи написал…
— Давай! Читай! — послышались голоса.
Ах, если услышишь, что пал я в бою,Не надо, не надо дверей запирать!Я ночью приду и утешу твоюБезмолвную скорбь, ненаглядная мать.
Неслышно в твой дом опустевший войду.Останусь, пока не займется заря,Покорной росой на рассвете уйду,Слезою из глаз твоих выкачусь я…
Ах, если услышишь, что пал я в бою,Ты сердце свое для других отвори.Любимая!.. Верю я в верность твою, —Но счастье другому тогда подари.
И пусть я гостил лишь в несбыточных снах —Останусь, пока не наступит рассвет.… Хочу поцелуем на милых губахРастаять, коль счастья иного мне нет!..
… На рассвете поезд остановился на маленькой станции под Житомиром. Выгрузились. Командир Ганс Шпрингер построил батальон на привокзальной площади и отправился к начальнику гарнизона. Вернулся уже с инструкциями.
— С сегодняшнего дня вы находитесь в зоне боевых действий. Район кишит саботажниками. Нарушено снабжение армии. Население прячет продукты и хлеб. Надо отобрать у них зерно. Выполняя приказ, вы должны принимать все необходимые, я повторяю — все необходимые меры воздействия, включая расстрел.
Погрузились в машины, и батальон отбыл в отдаленные села.
Первая неделя пребывания здесь армянских легионеров немцам ничего хорошего не дала. Легионеры предупреждали крестьян о «ревизиях».