запасным одеялом. Я лежу одна на мягкой, идеально чистой двуспальной кровати, но все равно не могу уснуть. Каждый раз, как только закрою глаза, слышу шум бушующего в заливе шторма и представляю себе Алису, отчаянно цепляющуюся за скалу.
Я снова в нашем доме в Карю утром следующего за Пасхой дня. Мне восемь лет. Звонят колокола. Я бегу через садик, стараясь догнать Алису, но она опережает меня.
— Алиса, все хорошо! Не бойся!
Она подлетает к дереву, вскарабкивается вверх по веревочной лестнице и сжимается в комок в углу замка.
— Все хорошо, Алиса, — говорю я, появляясь в дверях замка. — Мама не будет сердиться.
Это была одна из самых любимых ее тарелок, — безутешно рыдает Алиса, ее розовые щеки блестят от слез. — Мне хотелось сделать что-нибудь хорошее, чтобы отблагодарить ее, и я начала мыть посуду, а тарелка выскользнула у меня из рук.
— Она не будет сердиться! Может быть, она даже ничего и не заметит. У нее столько этих тарелок!
— Она отправит меня домой и заберет все мои яйца.
— Разве она когда-нибудь отправляла тебя домой?
— Нет.
— Помнишь, как мы закалякали углем весь туалет?
— Да.
— А как мы съели весь именинный торт Айзека?
— Да.
— Разве она отправила тебя домой тогда?
— Нет.
— Обещаю тебе, что и на этот раз она ничего не сделает. Где обломки?
— В моем мешке со стиркой.
— Принеси их, и мы их спрячем.
— Где?
— Я знаю хорошее местечко.
Айзек и Пэдди уехали в город. Мы пробираемся в спальню Айзека, приподнимаем ковер и открываем его тайник, где он хранит фотографии голых женщин. Он думает, что я не знаю о тайнике, но однажды, войдя в его комнату без стука, я увидела, как он кладет ковер на место. Иногда входить без стука бывает полезно.
— Ну вот, — говорю я, заворачивая обломки в старую наволочку, от которой у меня чешутся щеки. — Здесь она никогда их не найдет.
— А что, если их найдет Айзек?
— Я засуну их в самый дальний угол. А если он их найдет, я расскажу маме про его фотографии и про сигареты, которые он ворует в баре.
— Ты уверена?
— Да. Забудь об этом. Пошли играть.
Тем летом мы использовали этот тайник по полной программе. Мы хранили в нем карты спрятанных сокровищ, разбитые тарелки, фильмы, которые мама с папой не разрешали нам смотреть. Если паб еще не снесли, он до сих пор хранит под полом все наши детские секреты.
В какой-то момент я, должно быть, заснула, потому что, открыв глаза, вижу, что часы показывают 10:30. Значит, я поспала несколько часов — этого должно быть достаточно. Смотрю на Нила. Одеяло сбилось ему в ноги, и он лежит раскрытый, свернувшись калачиком, чтобы согреться. Встаю, подтыкаю вокруг него одеяло, принимаю душ и высушиваю волосы — он так и не пошевелился.
Наклоняюсь над ним, прислушиваюсь к его прерывистому дыханию, все еще пахнущему виски, и шепчу:
— Нил, я пошла перекусить. Почему бы вам не перебраться на кровать?
Но он продолжает спать.
В заливе бушует шторм, над горизонтом висит огромная масса свинцово-серых облаков. По стеклам хлещет дождь. Открыть окно не представляется возможным — ветер слишком силен. Берег усыпан мусором и покрыт клочьями пены. Никаких признаков жизни. Впрочем, и смерти тоже.
Оставляю Нилу записку и выхожу из номера.
В коридорах бурлит жизнь. Женщины в черно-белой униформе с эмблемой «Лалика» на левом кармане снуют вокруг меня с пылесосами и кипами свежего белья. Мужчины в деловых костюмах направляются к лифтам, волоча за собой чемоданы на колесиках. Двое мальчишек бегут туда же, чтобы первыми нажать на кнопку. Я помню это чувство: надо успеть первой, потому что в этой кнопке — все.
Из лифта выходит седоволосый мужчина в синих шортах со связкой ключей на поясе и лестницей-стремянкой под мышкой и устанавливает ее под вытяжкой одного из номеров. Когда я прохожу мимо него, он желает мне доброго утра, и я ставлю себе на заметку встретиться с ним позже. Но пока я хочу начать с горничных, с тех, рядом с которыми Алиса работала. В поле моего зрения находятся трое: рябая коротышка с белым хвостиком, ужасно худая брюнетка, летающая по коридорам со скоростью света, и шатенка с дырками на колготках, которой все кажется смешным.
Пробую начать с первой.
— Здравствуйте.
— Привет, — отвечает она, меняя естественную улыбку на официальную.
— Можно мне задать вам несколько вопросов о вашей коллеге Алисе?
— О ком?
— Алиса Кемп. Она здесь работает.
— Не знаю такой. Может, она новенькая? Тогда спросите у Ванды. Вы из полиции?
— Нет. Она могла пользоваться другим именем. Может быть, Мэри?
— Нет, Мэри я тоже не знаю.
— А кто такая Ванда?
— Она на втором этаже. Невысокая блондинка, очень серьезная, — она негодующе машет своим хвостиком.
— Ага. Я ее видела. Спасибо.
Спускаюсь на третий этаж и подхожу к номеру, возле которого стоит тележка горничной. Из него выходит слегка прихрамывающая негритянка с желтыми волосами, держащая в руках охапку грязного белья.
— Здравствуйте, — говорю я, — не могли бы вы сказать, где Ванда?
— Кажется, на четвертом этаже. А в чем дело?
— Я пытаюсь кое-что узнать об одной из ваших коллег, Алисе Кемп.
— Простите, но я такую не знаю, — хмурится она так же, как и та, с хвостиком.
— Она работала здесь последние несколько месяцев. Спокойная такая, рыжие волосы, голубые глаза.
— У нас таких нет, — хмурится она еще больше.
— Окей, спасибо. Я направляюсь к лифту и тут вспоминаю черную краску для волос и контактные линзы. Возвращаюсь к горничной с тележкой она зашла в номер и стелет свежую простыню. — Мне кажется, у нее могли быть черные волосы и карие глаза.
— Тогда это может быть Женевьева. Ее я знаю. Странная личность.
— Женевьева? — Боже, как давно я не слышала это имя. — Женевьева Сайсон?
— Ага. Это она. Что, у нее проблемы?
— Нет, я ее родственница. Мне хотелось ее найти. Извините за беспокойство.
— Ванда работала с ней гораздо дольше меня. Она на пятом этаже. Скорее всего, курит у крайнего окна.
Поднимаюсь на пятый этаж, смутно припоминая, что на могиле Женевьевы Сайсон стоял каменный ангел. Представляю себе имя Алиса на надгробии, и в мою душу закрадывается страх. Нет, она еще жива, я знаю это наверняка.
У окна, про которое говорила хромоногая горничная, сидит на подоконнике сурового вида блондинка и курит электронную сигарету. Увидев меня, она быстро прячет ее в карман фартука.
— Здравствуйте, вы Ванда? — спрашиваю я.
— Кому это понадобилось знать, а?
— Меня