изображение Алисы на черно-белом экране монитора искупило все мои ожидания.
— Вот, вот она! Это она, правда?
— Да, это она, — подтверждает Нил.
В 21:39 она прошла по набережной мимо фургона продавца пончиков. Одна. Глаза широко открыты, темные волосы развеваются на ветру. Та же девочка, которую я знала, только восемнадцатью годами старше и ужасно испуганная. Я смотрю, как она останавливается, вглядывается в черную ночь и исчезает из кадра. Останавливается, смотрит поверх волнореза и исчезает. Останавливается, смотрит, уходит. Я перематываю эти кадры шесть раз.
До 22:27 на экране мелькают только летящие в порывах ветра обрывки газет и клочья морской пены. Вдруг на другой стороне дороги появляется темная фигура, волокущая большой черный тюк — мусорный мешок? — бросает его в волны прибоя и исчезает. Ее лицо скрыто под капюшоном куртки.
— Кто это? — спрашиваю я, напуганная звуком собственного голоса. — Это была она?
— Невозможно сказать, — отвечает Нил, перематывая запись.
— А что это? Мусорный мешок? Такой тяжелый?
— Довольно тяжелый. Смотрите, здесь его волокут по земле, — мы просматриваем и запись второй камеры за тот же промежуток времени. — Странно, что она остановилась на том же самом месте, где до этого стояла Алиса.
Это все, что нам удается узнать. Две другие камеры, висящие вдоль дороги недалеко от квартиры Алисы, уже три дня не работают — кто-то разбил их. Совпадение?
Пацан приходит предупредить нас, что заведение скоро закрывается и нам пора уходить, и мы просматриваем обе записи еще раз, чтобы ничего не упустить. Мы знаем только одно: мы ничего не знаем. Кто сбросил мешок в море и что в нем было, остается загадкой.
После того как Нил информирует береговую охрану, в квартиру приходят двое полицейских из местного отделения, и мы рассказываем им все, что нам известно. О Кейдене Коттериле и о том, что Алисе все время казалось, что ее преследуют. Нил объясняет им, как поначалу он думал, что она притворяется, потому что делала это и раньше, чтобы вызвать у него чувство вины, но раньше это никогда не продолжалось так долго. Он рассказывает про телефонные звонки, каталог гробов и сообщение, которое она оставила ему.
И вот впервые после восемнадцати лет перерыва я слышу ее голос.
«Скантс, это я, Алиса. С меня хватит. На этот раз я говорю серьезно. Я больше не хочу так жить. Я хочу уйти. Прости меня и спасибо за все, что ты для меня сделал».
Голос совсем не похож. Это не та Алиса, которую я помню. Но что я, в сущности, помню?
Десятилетнюю девчонку со смехом, похожим на звон колокольчика, и улыбкой, озаряющей все вокруг, как восход солнца. Она застыла в моей памяти как комар в янтаре. С каждой проходящей секундой я чувствую, что отдаляюсь от нее все дальше и дальше. Все это время она росла, менялась и превращалась в… лгунью. В запуганную воровку чужих кошек, меняющую как перчатки свои образы, среди которых есть даже больная раком головного мозга. Я наняла специалиста, чтобы он нашел мне ее. Я хотела вернуть десятилетнюю девочку в семью, где ее любят и ждут. Мне казалось, что она заполнит хотя бы одну из брешей, пробитых другими людьми, что я снова стану самой собой. Но, оказывается, я ее совсем не знала.
Мне и в голову не приходило, что она сама нуждается в этом.
Стою на набережной до самого рассвета. Время от времени я плачу. Когда я вглядываюсь в тени на поверхности воды, в клочья белой пены на торчащих из воды скалах, мне кажется, что я вижу в черной как тушь воде лицо Алисы. Но это, конечно, лишь плод моего воображения. Почувствовав запах кофе, оборачиваюсь.
— Получите, — говорит Нил, передавая мне теплый на ощупь бумажный стаканчик и пакет со сдобной булочкой.
— Спасибо. Какие новости? Вы говорили с полицией?
— Они обещали держать меня в курсе, — отвечает он, потягивая свой кофе. — Надо подождать. Посмотрим.
Подождать, пока они обнаружат ее тело — вот что он имеет в виду. Мне не хочется об этом думать, не хочется увидеть, что обнаружится на берегу, когда закончится отлив. Делаю большой глоток обжигающе-горячего кофе и переключаюсь на ощущения в своем горле.
— Вы сказали, что вы сейчас в отпуске. Почему? — спрашиваю я.
— Моя жена умерла. Я ухаживал за ней.
Так вот откуда этот столь хорошо знакомый мне сплав горя и чуткости.
— Давно?
— Почти год назад.
— Рак? — спрашиваю я.
— Лейкемия.
— А я потеряла мужа.
— Вы еще так молоды, — поворачивается он ко мне.
— Увы. Мы поженились, когда мне было двадцать два, а через четыре года его не стало.
— Рак?
— Проблемы с сердцем.
— Господи, — кивает Нил. — А я и родителей похоронил.
— Вы же сказали, что были у них в Дамфри.
— Я ездил, чтобы посетить их могилы и их дом. Я навещаю его время от времени. У меня никак не доходят руки, чтобы разобрать вещи.
— У меня та же история.
Луч солнца, пробившийся в щель между облаками, освещает его лицо мармеладно-желтым светом.
— Черт! Вы же еще так молоды.
— Ну, вас тоже стариком не назовешь. Сколько вам? Тридцать семь?
— Тридцать девять.
Внезапно налетевший порыв ледяного ветра заставляет меня застегнуть пальто.
Тридцать девять? Так значит, вам был всего двадцать один год, когда вы начали работать с Алисой?
— Ага. Она была моей первой подопечной. Как много времени прошло…
— Вы знаете ее дольше, чем я.
Он молча потягивает кофе.
— Моя мама умерла, когда мне было шестнадцать, — говорю я. — Рак легких. Врачи сказали, что это могло быть из-за сигаретного дыма, который она вдыхала, работая в баре все эти годы. После этого мой отец пошел вразнос. Запил.
Я бросаю на него косой взгляд, но он продолжает пить свой кофе, глядя на море прямо перед собой.
— В день, когда Пэдди исполнилось двадцать один, отец вез его домой с вечеринки, и они врезались в единственное на всей дороге дерево. Пэдди остался жив, но ему пришлось ампутировать обе ноги ниже колена. А отец погиб на месте, может быть даже ничего не почувствовав.
— Чертова жизнь, — бурчит Нил, засовывая руки в карманы.
— Да уж. Было время, когда я ненавидела Алису. Мне казалось, что все это из-за нее. Но еще больше я ненавидела дядю Дэна. Моя мама была такой несчастной! Дядя Дэн с Алисой «канули в пучину», и мы должны были навсегда забыть об их существовании. Именно это и подкосило ее, я совершенноуверена. Пэдди потом тоже долго мучился, а мы с Айзеком