знала. «Два дня, где я провел эти два дня? И что со мной тогда случилось?» — мучился Анатолий Валентинович.
Его память начала восстанавливаться ночью. Каретникову приснился кошмар. Он состоял из клыкастых пастей, развороченных животов и перегрызенных глоток. Профессор в короткой и тесной светло-коричневой хламиде, какие несколько тысяч лет назад носили греки, шел по траве. Влажная и скользкая растительность заставляла его все время балансировать, чтобы не упасть. Он был бос и наг под верхней одеждой. Полы нелепого плаща на каждом шагу распахивались, демонстрируя вялые и невзрачные достопримечательности историка. Однако на это никто не обращал внимания. Вокруг него кипела бойня. Огромные львоподобные собаки рвали одетых в розовые и голубые туники юношей. Погибая, молодые люди воздевали к нему руки и восклицали:
— Анатолий! Идущие на смерть приветствуют тебя, своего убийцу!
— Убийца! Убийца! Убийца! — доносилось со всех сторон.
Душу Анатолия Валентиновича заполнили невыразимые муки. Нестройный хор голосов, повторяющих одно и то же, терзал ее остро и мучительно, словно похожие на кинжалы зубы вспарывали не людские податливые кожные покровы и внутренности, а препарировали его больное сознание.
Он шагнул к ближайшей сцепившейся паре, желая спасти хоть одного человека. И прошел сквозь борющихся, словно пересек луч света или чью-либо тень, и ничего не изменилось. Собака, напоминающая своим видом скорее не льва, а бурого медведя, оторвалась от горла своей жертвы и посмотрела в глаза ученому. В ее зрачках бился лютый и одновременно шалый огонь. Она провела по губам длинным рубиновым языком, подмигнула ему левым глазом и оскалилась. Но не зло, а как своему, весело и призывно.
— Сари, — услышал профессор неясное слово, произнесенное откуда-то сверху.
Он поднял взгляд и увидел над собой большую ворону. Ее лапы были обуты в начищенные до блеска сапоги. Птица висела в пространстве без движения.
— Сари, — повторила она, нечетко артикулируя.
— Сари! — ужасаясь, прокричал Каретников, хрипло и раскатисто, с невольным вороньим акцентом. — Сари!
Он сидел на постели в собственном доме. Мокрый, как мышь. Где-то за окном прогудела ночная машина, еще дальше затявкала милицейская сирена.
— Сари, ах, Сари, — повторил Анатолий Валентинович имя из своего сна, и все ему вспомнилось.
Глава 4
Как нередко бывает и с человеком, и с местом, и с любым замыслом, достигнув определенной высоты, раскрывшись наиболее для себя полно, субъект или объект погружается в депрессию. Так произошло и со «Свечой». Бурно и кроваво пережив «юбилей», загородный ресторан словно впал в спячку. Вокруг него расползались слухи, определенно не улучшающие репутации.
Отчего-то о «Свече» начало складываться мнение, как о «плохом месте». Конкретизировать, что под этими словами подразумевалось, могли знающие, но их было немного и они молчали, а прочие, скорее всего, улавливали разнообразные кривотолки. По вечерам ресторан пустовал, клиентов можно было сосчитать по пальцам одной руки — с самого открытия такого не бывало. А днем и того хуже — изредка разве кто явится, словно с неба свалится. Интересно, что перестали захаживать не только завсегдатаи, но и случайные посетители стали обходить «Свечу». Раньше едет человек, глядит — вывеска заманчивая:
Ресторан Свеча
Кухня Европы и Азии
Вкусно, доступно, приятно
Отчего бы Вам не заглянуть?
А действительно: отчего бы не перекусить? А теперь: едет человек, а вывески не видит. И — все! Будто нет ее. И идут машины мимо, мимо, мимо.
Персонал сначала не особенно переживал из-за вынужденного безделья. Свободного времени стало больше, и люди собирались группками, болтали о том, о сем. Когда еще поговоришь? Но шли дни, ресторан не оживал. Возникло беспокойство: а вдруг сокращения? Кроме того, исподволь зрело чувство какой-то неопределенной вины, или нет — безысходности. Смена, работавшая в тот злополучный вечер, сплошь теперь состояла из свидетелей преступления — самосуда над группой местных ребят. Прочие смутно догадывались о чем-то. Хотя Портнов собрал работников после неудачной охоты за двумя сбежавшими «гладиаторами» и строго-настрого предупредил о соблюдении молчания, но какие-то словечки или даже, скорее, настроения просачивались, создавая в атмосфере давящий ореол страшной тайны. Все понимали — начнись расследование, и окажутся они между двух огней — или наказание за сокрытие улик, или неминуемая расправа со стороны хозяев. И еще беспокоило соседство ужасной стаи. Когда вдруг со стороны вольеров доносился взрыв хриплого лая, мало кто был способен удержаться от разряда пронизывающей тело дрожи. В коллективе скоплялась нервозность.
Все эти психологические сдвиги не распространялись на семерых бойцов, оставленных здесь Портновым. Крепкие ребята, евшие каждый минимум за двоих, не позволяли поварам и официантам окончательно дисквалифицироваться. Они играли на бильярде, напрягали работников «Свечи» разными глупыми просьбами, изредка выпивали. Если было настроение — поддерживали спортивную форму, бегая вокруг ресторана или потея на тренажерах в зале. Два раза в неделю им привозили баб, и тогда работы общепитовцам прибавлялось.
Еще здесь остались привезенные вместе с собаками-убийцами узбеки. Душевное состояние троих гостей с далекого юга едва ли было мажорным, а с другой стороны, никто не пытался в нем копаться. Собачий воспитатель Тамерлан и приданные ему — а куда их девать? — два раба жили здесь постоянно в выделенных им двух комнатах. Вернее Тамерлан в комнате, а двое отверженных в коморке под лестницей, где раньше хранились принадлежности для уборки помещений.
А между тем природа брала свое. Осень наплывала как неотвратимая эпидемия сонной болезни. Своим тяжелым языком она смахивала остатки листвы с деревьев, и лес вовсю страдал недугом гнездного облысения — островки елей выделялись густой темной зеленью на фоне пустых остовов берез и осин. А в ненастье ели казались черными пирамидами, окутанными колеблющейся паутиной ветвей и стволов. Временами с вершин деревьев доносились грубые возгласы колготящихся ворон. Все чаще по утрам трава серебрилась инеем, надолго потом оставаясь влажной, даже если не было дождя.
Стены леса, обступавшие «Свечу», представлялись недавним переселенцам чем-то чуждым и таящим опасность. Даже алабаи во время прогулок настороженно обнюхивали каждый кустик и часто фыркали, уловив какой-то незнакомый, а может быть и вредный им запах. Далеко в дебри они не стремились. Тамерлан выгуливал теперь всех оставшихся собак вместе. Без Шайтана, готового в любое время вцепиться в глотку любой твари, они сохраняли между собой перемирие. Не исключено, что пребывание в этой незнакомой вселенной понуждало овчарок сплотиться и забыть о былых обидах. Высвобождая накопившуюся в несвободе вольеров энергию, собаки носились кругами и устраивали между собой короткие бескровные потасовки. Их порыкивание, далеко разносящееся в сырой тишине, воспринималось окружающими